Дневник самоходчика

Приклонский Электрон Евгеньевич

9 февраля

В первой половине дня прибыли долгожданные спасители-эвакуаторы, и после совместной восьмичасовой напряженной работы мы были все-таки вытащены! Для этого понадобился известный набор: самоходка-«мертвяк», упершаяся лбом в переднюю стенку капонира, мощный трактор с «жучкой», то есть лебедкой, и метров двести (!) троса с полиспастом в четыре блока. И из-за такой, казалось бы, малости так долго «загорать» в какой-то дрянной осушительной канаве!

Завелся мой двигатель замечательно: очень правильно пожертвовал я антифризом, слив его вовремя, как только кончился газойль и нечем стало прогревать мотор. Машина ожила! Наконец-то можно залезть под нее. Срочно жаркий костер ей под стальное брюхо, чтобы оттаяли тяги, примерзшие к днищу. Ребята, даже автоматчики, с удовольствием чистят, всячески охаживают самоходку — наш дом родной среди чужой земли. Нет, она, пожалуй, для нас для всех гораздо больше значит, чем просто дом… Вот уже

рычаги и педали свободно ходить начали. Решаюсь наконец потихоньку двинуться к «оккупированному» нами коттеджику, но через какой-то десяток метров машина «разулась»: лопнул-таки пудовый стальной трак, изувеченный при вытаскивании тем самым зловредным бревном-топляком, которое не позволяло самоходке сдвинуться с места. С воодушевлением (о счастье избавления!) натягиваем свалившуюся гусеницу, но уже сползла в низину темнота, и мы с командиром не решились вести машину по коварному полю, а оставили ее, готовую к маршу, на месте до света.

Труды праведные дружно отпраздновали за ужином. Торжество получилось многолюдным и радостно-шумным. Кроме нас восьмерых за столом были командир и механик старой ИСУ, механик с тридцатьчетверки, тракторист с помощником и шофер нашего эргэовского «Студебеккера» Духанин, привезший нашему экипажу мяса и спирту. И то и другое пришлось очень кстати.

Палыч с Марченко, откомандированные Дмитрием Яковлевичем на хозяйственный фронт, как только машина наша вылезла из канавы, конечно, не управились бы вовремя, но старшина проявил находчивость и распорядительность и спешно мобилизовал на кухню двух из трех немок, живущих в другой половине дома. Они со знанием дела наготовили гору вкуснейших котлет, и на это давным-давно не виданное яство после долгой возни на морозе все мы набросились с энтузиазмом превеликим, не забыв угостить и хозяек. Пир шел горой. Незаметным образом в центре общего внимания оказался Иван Духанин, многоопытный, видавший виды шофер, человек лет под сорок. Он рассказал о нашем «драпе» из Эльбинга 26 января и о том, как ему, Ивану, пришлось тогда своими собственными руками переметать под безбожно буксующие колеса двухместного «студа» все хромовые кожи, которыми был доверху загружен кузов. Кожами предприимчивый шофер запасся, по его словам, на открытом настежь складе какого-то кожевенного завода.

— Такой товар! — Тут он горестно покрутил головой. — Весь полк в хромовые сапоги можно было бы обуть, если б, конечно, не успел пропить до конца войны. Даже на одну пару не осталось…

Приложившись еще раза два к глубокодонной кружке и расстроившись вследствие этого еще больше, Иван, к изумлению всех нас, начал вдруг читать Есенина… Разогревшись, потребовал гармонь — и мы прослушали большой камерный концерт с пением и мелодекламацией. А помнил Духанин много и хорошо. Все это было так неожиданно и интересно, что все застолье, особенно молодежь, навострило уши. Не каждый из нас и далеко не всего знал Есенина. С замиранием сердца следим, как сходятся в поединке Есенин светлый с Есениным пьяным и заблуждающимся, по очереди одолевая друг друга. Прекрасно читает и поет Иван. Жаль только, что многовато цыганского «взрыда» в хрипловатом баритоне исполнителя…

10 февраля

Последний раз выпили немного в Заальфельде — на дорогу. Сразу после завтрака — на марш. Асфальтированное шоссе, убегающее к Пройсиш-Холлянду, пустынно, и машина наша с оглушительным ревом и лязгом несется быстро. Стрелка спидометра даже на едва заметных спусках переползает отметку «40 км/ч». «Застоялась, голубушка!» — шутит командир, пряча голову за поднятой крышкой своего люка. Встречный ветер врывается через смотровой лючок, выжимая слезу из глаз, мелкие колючки взвихренного сухого снега впиваются в кожу щек… Во сколько раз возрастает наша масса при такой скорости?

В 12.00 уже достигли города. Подполковник Павлов, выслушав доклад Батищева, приказал нам ожидать дальнейших распоряжений.

Пока суд да дело, испрашиваю у своего командира разрешения отлучиться, и мы с Николаем, оседлав подобранные прямо на улице велосипеды, отправляемся на экскурсию по Пройсиш-Холлянду.

Скользко. Обгоняя несколько военных повозок, съезжаю наискось на обочину и вдруг эффектно обрушиваюсь наземь рядом с тележными колесами. Водитель понурой лошаденки, пожилой солдат, важно восседающий на высоко нагруженном возу и лениво помахивающий кнутом, повернул в мою сторону голову с прокуренными, рыжеватыми усищами и равнодушно обронил: «У тебя, парень, что-то выстрелило, кажись». Оглушенный падением, я не сразу понял, о чем говорит повозочный, и сконфуженно поднялся на ноги. Только теперь я ощутил саднящую боль в правом бедре. Отряхивая от снега диагоналевые шаровары, надетые для форса, с удивлением замечаю маленькую круглую дырку в правой штанине напротив кармана. Пистолет! Он сработал при падении, так как не поставлен был, должно быть, на предохранитель. Хорошо, что мы кладем ТТ в карман брюк рукояткой вверх, а стволом вниз-наружу… Костылев уже спешился и вопросительно смотрит в мою сторону. Сделав ему знак подождать, удаляюсь в пустой дом и осматриваю ногу: посреди бедра, на фоне фиолетового синяка, две ссадины — отпечаток затвора. С досадой выбрасываю из кармана стреляную гильзу.

Экскурсия

продолжается. Все трудоспособное население, оставшееся в городе, мобилизовано советским комендантом на работы — очистку от снега и восстановление шоссейной и железной дороги, разборку завалов на улицах и проч.

На одном из перекрестков встретили Федю Радаева с его закадычным помощником и с каким-то незнакомым сержантом. Знакомство с городом идет теперь под руководством Феди, живущего здесь уже несколько дней. Побывали на вокзале. На пристанционной площади, и на перроне, и в здании вокзала — везде валяются чемоданы, зонтики, саквояжи, коробки из-под шляп, корзины, баулы, дамские сумочки и рюкзаки. Часть поклажи распотрошена любителями трофеев. Незнакомый сержант оказался танкистом из нашей бригады. Он рассказал, что, когда танки и самоходки ворвались на станцию, вся она, вместе с прилежащими улицами и переулками, была забита гражданскими, тщетно ожидавшими поезда. Паника среди пассажиров поднялась невероятная, хотя ни единого выстрела танкисты не произвели… Еще бы! Вместо пассажирского поезда — русские танки.

Бродя по городу, заглянули в один двухэтажный дом. Внизу — никого. В распахнутых шкафах тесно от всякого добра.

Выдвинутый широкий нижний ящик шкафа слева от входной двери наполнен новой или почти новой на вид дамской обувью всевозможных фасонов. И вспомнились мне мамины «расхожие» туфли со стоптанными каблучками…

Наверху загремела команда и послышался шум множества шагов. Поднимаемся по лестнице и через отворенную дверь смежной комнаты видим нашего Радаева, который, важно напыжившись, ораторствует, прохаживаясь перед довольно-таки четким строем обитателей дома, главным образом старух, с почтительным вниманием старающихся вникнуть в Федину речь, состоящую из чудовищной смеси немецких, еврейских, польских и русских слов. Смысл выступления гвардии старшины заключался (насколько уразумели это соотечественники полкового Цицерона) в том, что русские солдаты явились в Восточную Пруссию не затем, чтобы мстить беззащитным жителям и срывать на них свою злость, как это делали на советской земле немецкие солдаты, может быть, сыновья или мужья тех женщин, что стояли перед нашим главрадистом, а для того, чтобы уничтожить Гитлера и всю гитлеровскую камарилью, выкорчевать фашизм подчистую и выветрить его зловредные пары из немецких голов, крепко одураченных или запуганных нацистами… Федя мог бы прибавить к сказанному им, в каком замечательном совхозе на берегу моря жил и трудился он до войны и что от того совхоза ничего не осталось, кроме осиротевших, уродливо перепаханных войной полей, обильно засеянных смертоносным железом; что до сего дня нет ни слуху ни духу о Фединых родителях и родичах, потому что в тех краях почти три долгих года хозяйничали немецко-фашистские оккупанты, жадно присосавшиеся к благодатной земле, верша расправу за расправой над мирными советскими людьми; и крепко и долго пришлось там драться нашим воинам с жестоким и сильным врагом, чтобы навсегда отбить у него охоту к завоевательским, грабительским походам…

Должно быть, Радаеву наскучила безответная публика, на лицах которой всякий раз появлялось испуганное выражение, если он нечаянно производил какое-нибудь резкое движение. И Федя, похлопав широкой ладонью по жесткой угловатой немецкой кобуре, по-немецки передвинутой на живот, закончил политбеседу такими словами: «Гитлер капут!» и «Аллес ин орднунг!». Наверно, это были единственные выражения, дошедшие до сознания слушателей, потому что они все разом согласно закивали и что-то залопотали.

Торжествующий старшина большими шагами нагнал нас, когда мы почти все вышли уже на улицу через узкую дверь, вделанную в ворота. Вдруг в глубине двора раздался бешеный лай. Оглядываюсь: прямо на нас с Федором несется огромными прыжками, волоча по снегу длинную цепь, здоровенная овчарка. Еле успеваю выхватить из кармана брюк пистолет и выстрелить навскидку в разъяренного пса. Тот смолк и сунулся оскаленной мордой в снег в нескольких шагах от Федора. Кто-то из наших спутников заглянул с улицы во двор и похвалил выстрел, а затем не выдержал и, по танкистской привычке к розыгрышу, ехидно добавил, что так метко можно выстрелить по движущейся мишени только с перепугу… Хотя никакого страха, к удивлению своему, я не успел и почувствовать, но возражать не стал, зато Радаев, сердито набычившись, посмотрел на обидчика. Насмешка повисла в воздухе, никем не поддержанная.

13 февраля

Несчастливое, черт возьми, число! Надо же было, как нарочно, именно сегодня узнать последние новости. Много всего: и хорошего, и грустного. Запишу по порядку. Дня три назад нами обложен со всех сторон Кенисберг — раз! Второе — Федька Сидоров вернулся! Вместе с экипажем. Пешком, так как пришлось своими руками сжечь машину, застрявшую при «драпе» из Эльбинга, чтобы она не досталась фашистам. Экипаж у него прекрасный, а в такой дружной компании можно, оказывается, даже с того света вырваться. Хуже дело у Махнева и Кунгурова («потомка Чингисхана» и нашего вызволителя в Латвии). У них сильно охладились двигатели (прогревать их под самым носом у противника нельзя было), и, когда немцы неожиданно контратаковали, оба экипажа с боем отступили, оставив свои машины. Фашистов вскоре оттеснили на исходные, но они успели сжечь обе самоходки.