Дневник самоходчика
Шрифт:
Через полчаса все было готово, и комбат, гвардии майор с забавной коротенькой фамилией Туз, увел свою подвижную группу вперед. Наша батарея вошла в ее состав.
Все глубже забираемся в тыл врагу, сея панику на дорогах, все ближе Балтийское море, все уже и уже лазейка, через которую нельзя дать уйти большим силам противника, действующим в Восточной Пруссии, нельзя дать им соединиться с фашистскими армиями, что пятятся к Одеру под сокрушительными ударами 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов.
Продвигаемся вперед быстро, временами неожиданно меняя направление, чтобы не подкараулили фрицы где-нибудь на прямой. Остановки самые короткие — ровно настолько, чтобы смогли подтянуться отставшие машины. Майор-комбат отлично ведет колонну, уверенно и смело, словно он не в самом осином
И хмурое небо, на котором только изредка пробрызнет солнце, и «земля незнаема», и дома с островерхими красными черепичными крышами, и аккуратность дорог с обязательными деревьями на обочинах, и строгое солдатское равнение елок в лесопосадках, и опрятная чистота городков и деревень, и даже приличный вид старой, ношеной-переношеной одежды на небогатых немцах — все как-то непривычно, однообразно и кажется ненастоящим, как в фантастическом сне. Может быть, это оттого, что спим последнюю неделю очень мало, урывками. Некогда!
Мчится колонна уже в сумерках по узкому прочному шоссе. Впереди с дозорных машин заметили слева от дороги, возле длинного одноэтажного здания, подозрительное движение и с ходу открыли огонь. Строение вспыхнуло. Из дверей и окон горохом посыпались солдаты и бросились в поле. Убегающих хорошо было видно на снегу, и через несколько минут все было кончено. Около пылающей деревянной казармы широкий светлый круг. В нем, среди срезанных пулеметными очередями фашистов, важно развалился толстенный фельдфебель с большой черной трубкой в зубах, нацеленной в небо, а рядом с ним уткнулась рылом в снег бегемотообразная раскормленная свинья, которая как-то затесалась в толпу, охваченную паникой, и тоже пала на этом бесславном поле брани.
Марш продолжается в темноте. Спать хочется. Миновав два озера, подступающие слева вплотную к шоссе, с ходу, без единого выстрела ворвались на северную окраину города Заальфельд. Повернув влево, танки и самоходки помчались по улице, ведущей в центр, туда, где на фоне ночного неба темнел острый шпиль кирхи. Направо, по той же улице, к недалекому железнодорожному переезду предусмотрительный комбат послал два Т-34, чтобы закрыть «ворота в город». На улице кое-где тускло светят синие электрические лампы под глубокими колпаками да изредка из зашторенного окна призрачно-слабо просачивается узенькая, робкая полоска.
Скоро натыкаемся на хвост колонны и идем вдоль нее по оставленному слева проезду. Колонна состоит из нагруженных бортовых автомашин, прикрытых брезентом, и бронетранспортеров. Успеваю заметить несколько пушек на прицепе. Немецких солдат не видно, но некоторые машины пофыркивают дымом — прогреваются. Спокойно продолжаем двигаться. На танки никто не обращает внимания: здесь же глубокий тыл. Сейчас будет фрицам тишь и гладь и прочая благодать!
Когда головной танк почти достиг площади, сквозь сдержанное, ровное гудение наших двигателей донеслась вдруг длинная автоматная очередь. Сейчас же впереди ослепительно вспыхнула фара командирской машины — условный сигнал, — и танки, дружно взревев, врезались в строй прижавшихся к правому тротуару грузовиков, фургонов, вездеходов, опрокидывая и подминая их под себя. Поднялась суматошная ночная перестрелка. Вырвались откуда-то из темного проулка кони, запряженные в тяжелую подводу. Они начали в ужасе шарахаться от грохочущих танков, обрывая упряжь, пока не запутались в ней окончательно и не стали посреди мостовой, вздрагивая всем телом и дымясь теплым паром. Водители осторожно объезжали испуганных животных.
На церковной площади после выстрела танковой пушки загорелась автомашина и начали рваться патроны. Потом занялся угловой дом в начале улицы, что выходила на площадь справа. Там стреляли особенно сильно. Оказалось, что в высоком особняке с мезонином на той улице расположились на ночлег немецкие офицеры. Когда поднялась тревога, они засели наверху и стали отстреливаться. Дом принадлежал местному патеру. Рослый поп, бритоголовый, в черной сутане, встретил наших автоматчиков, ворвавшихся в просторный, ярко освещенный зал нижнего этажа, грозно поднятым
Разделавшись с неприятельской колонной, все машины возвратились на площадь. Памятуя недавние уроки, автоматчики и экипажи проверяли полуподвалы и этажи домов, окружающих площадь, чтобы не схлопотать «фаустпатрон» в борт.
Выделены патрули и объявлен короткий отдых, но возбуждение танкистов и десантников, захвативших целый город, пусть и не бог весть какой важный, настолько велико, что никто и не думает о сне.
Стрельба совсем стихла, только изредка сорвется вдруг испуганная очередь. Площадь и две из прилежащих к ней улиц озарены пламенем пожара, и в красном свете мелькают черные, головастые из-за танкошлемов фигуры танкистов. Со стороны жутко, наверное, видеть эту картину немецкому бюргеру. Ну что ж, пусть полюбуется. И запомнит. И внукам своим расскажет, как в одну прекрасную зимнюю ночь подняли его с пуховых перин советские солдаты, разгромленные и уничтоженные доблестными, победоносными войсками фюрера еще летом 1941 года.
Федя Радаев, найдя меня возле машины, приглашает пройтись по улице, немного поразмяться. Толкнулись в какую-то дверь — и отпрянули от неожиданности: засветился яркий прямоугольник. Смотрим из темноты: внутри просторного помещения с цементным полом рядами выстроились легковые автомобили. Гараж. Держа пистолеты на изготовку, заходим друг за другом. Никого. Принимаемся знакомиться с немецкой техникой. Машины все ухожены и заправлены — садись и катайся. Пока я рассиживал в одном «фольксвагенчике» на мягкой подушке, трогая рычаги и педали, воображая себя едущим по Загорску, деятельный глава полковых радистов куда-то скоропостижно пропал. Обеспокоенный, выбегаю наружу, высматривая товарища. Обходя сзади целехонький, с крытым верхом, огромный грузовик, цепляюсь за что-то носком сапога. Что-то оказалось офицерским поясным ремнем с кинжалом в черных лакированных ножнах. Трофей забираю с собой. А Радаева нет как нет. Вдруг в домике, соседнем с гаражом, слышу грозный Федин голос, в паузах между раскатами которого сыплется чья-то испуганная скороговорка. Тороплюсь на шум. Взъерошенный высокий Ляля с тяжелым «парабеллумом» в руке навис над низеньким юрким человечком. Тот умоляюще выставил перед собою ладошки и картаво твердил, точно заклинание, одно и то же:
— Франсе, франсе, франсе…
— Врешь! — загремел старшина, смущенно пряча при виде меня правую руку за спину. — Какой к черту «франсе» может быть в Восточной Пруссии! Да еще и с таким гаражом!
Затем на немыслимой смеси языков, помогая себе жестами левой, невооруженной руки, Федя спросил, нет ли в доме других людей, военных. Хозяин понял, опрометью бросился в смежную комнату, истошно вопя и забыв свой французский акцент:
— Марта! Марта!
Мы с любопытством остановились у порога спальни. Кружевной подзор, свисающий с широкой деревянной кровати почти до ковра, заколебался, потом приподнялся, и из-под него, пятясь дороднейшим задом, выползла могучая Марта. Плюгавый, худосочный супруг, нервно суетясь, помог ей подняться на ноги.
— Майне фрау, — представил он свою даму, объемом превосходившую своего «франсе» по меньшей мере раза в три.
Изо всех сил стараясь не заржать и подталкивая друг друга, направляемся к выходу, у дверей оглядываемся.
— Энтшульдиген зи унс, битте, — произношу я голосом Анны Иосифовны, нашей школьной «немки».
— Паг-гдон, мадам! — делая ручкой, восклицает Федя, пробуя грассировать по-заальфельдски.
Немец кланяется вслед, вымучивая на лице улыбку.
Очутившись на улице, хватаемся за животики, но отсмеяться не успели: там и здесь на площади начали взревывать танковые двигатели, и возле машин засуетились десантники, громко окликая друг друга.