Дневник. Продолжение

Загвоздина Наталья Александровна

12 д е к а б р я

ТРИНАДЦАТОЕ

О нём не скажешь доброго – декабрь, тринадцатое – день как день, и только. В непраздничный поношенный стихарь одетый, и декабрьского стиха непразднична мелодия, недолго звучащая... С обеда свет – в расход. А уж люблю! Ушедшее – дороже. Мотив не современен, но расхож. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И вечер по-декабрьски насторожен...

13 д е к а б р я

«И

вечер, отступая долго в ночь...»

И вечер, отступая долго в ночь, исчезнет в глубине ночного лона. Родится утро, в день вливаясь вновь — четырнадцать – и сердце укололо. Четырнадцать! Зачем опять в галоп? А помнишь? День стоял в бездонной чаше. Се самодержец. Нынешний – холоп. Бежит и спотыкается... Всё чаще.

13, 14 д е к а б р я

ПО ПОВОДУ… 

Не всегда для стиха есть

должный повод!

Редакторская ремарка

Что ж – повод? Неужели больше что мгновенья или всех мгновений вместе? Ищи исток воды в безводном месте — отыщется. И ни одно – не вместо другого. Неуместно «волшебство» — изделие людское. Только Духом зачата тишина и каждый новый звук. Пусть «поводом» опять не назовут бесплотное. А то, что на возу, пристроят кто куда. Знакомая потуга.

17, 18 д е к а б р я

БЕССОННИЦА

1. Солнцестояние 

Вплотную к дням, где больше суеты, чем радости, декабрь приблизил вешки. И, шаг шагнуть, приблизимся к святым денькам, воспламенятся головешки. Огонь не дым. Наполнится сосуд. Звезда укажет Сердцевину мира. …И, может быть, немножечко сосну посереди разлившегося мира…

2. Многоточия… 

Со всех сторон – отточия. Для сна не колыбель устойчивая – зыбка подвижная… Подвижная блесна в водах, переливающихся зыбью… Кому повем в который раз… Они смущают и меня – не попрекай, читатель. За ними – мир, что длится… А за ним — отточия… И не проставить даты. Почти из ничего приходит сон… Уходит… Всё они, свободные отточья… Но тесно спать. Под ложечкой тесно. И каждый вдох до выдоха отточен.

3. Гололёд

Под корочкой скользкой не спит городок. Стоит на приколе корабль Маросейки. Московские граждане разных родов застыли на месте, зеркально рассеян таинственный отсвет… Святой Алексий, недремлющий здесь, согревает любовью. Задумавшись, замерли. Отколесил, без малого, год… с непогодой любою.

22—26 д е к а б р я

КЛЕНИКИ, ИЛИ ВОСПОМИНАНИЕ

И.С.

Искусный музыкант в обыденном обличье покажется родней и проще,

чем вчера. Так рядом – в полшага, и не найти отличья от каждого из нас… Святые вечера у всенощной – уже погашены лампады через одну, ещё торжествен аналой, но исповедь к концу… А во дворе лопаты царапают опять – вот снегу намело! Придумываю, да. В тот раз погода встала обычью поперёк, и люд пошёл по льду… И думалось в пути: «Терпения б достало идти, раз суждено, – я не одна пойду».

25, 26 д е к а б р я

В ЛЕДЯНОМ ДЕКАБРЕ…

Ледяные сады, ледяные леса. Не причалить человеку и птице – покажется, вымерла жизнь. Неопознан пейзаж – ледяное, сутуля плечами, опускается вниз, и звенят на ветру миражи ледяные… Ау, красногрудый снегирик, милый символ того, новогоднего… как поклюёшь провианта запас? Ледяною рябиновой гирькой красен лес ледяной, и лежит леденяще клеймо отчуждения. Но… проливаем горячие слёзы, в слабой грудке у птах до упора настойчив удар, прибавляется день, от любви припухают желёзки, и ещё, и ещё… И не кончит расти череда, что растопит и лёд. Дело времени, общих усилий, потаённых. А нынче, под сводом зимы, остаёмся и мы в коридорах холодных узилищ и не знаем, когда отдадим, что набрали взаймы…

27, 28 д е к а б р я 

ЗАВЕРШЕНЬЕ 

Три последних и всё. Тридцать первое, первое – где же переход? Под ура, фейерверки и прочий базар возомнивши, что мы – на возке и за помочи держим, управляя, – шумим, и растёт разрушенья азарт. Как люблю тишину, размышленье о главном и главном. Всё-то в них, что ни есть, и созвучье, и солнца восторг, приумноженный льдом, покрывающим смертно и плавно онемевшую ветвь, и безмолвствует сада острог ледяной… Посмотри, как озвучен сценарий декабря этим солнечным светом в лесах изо льда! Умножаются дни, что прошли «год за год», а цена им не открыта ещё, и уходит последний солдат.

29—31 д е к а б р я

ПОЕЗДКА 

Калязин с Кашиным одной поляны плод. Там, верно, полумрак и сумерки волшебны. И русский взгляд нащупает оплот в остатках жизни, и неровность щебня не потревожит шаг, когда торчком вдруг из-под снега вылезет не к месту… Там, между Переславлем и Торжком, ты странствуешь Христовою невестой, и я с тобой, как будто… Городок на Волге – белый снег и город Белый, и батюшка-священник – в дорогом, Тверском краю – я перед ним робею, не научившись жить, как Бог велит. Вся русская провинция под снегом… Под панцирем сжимающим вериг леса обледенелые… В Твери горят лампады, Вифлеема негой и страхом предрождественским сквозит. …И русский пёс на путников скосит.