Дневник
Шрифт:
Фактики:
Недавно на Волковом кладбище – 50 снарядов. Взлетели в воздух гробы с покойниками, по воздуху разносило скелеты и кости. Кости и разлагавшиеся члены влетали в окна соседствующих домов.
(Дом писателя – Е. В. Дружинина [752] .)
Все время – грозы, ливни, бешеные громы, которые кажутся милыми и домашними – до того примитивна и не страшна небесная артиллерия Саваофа! На остановке трамвая на Кировском – писательница (забыла сейчас – кто): голубое пламя с неба, удар, треск, катастрофа! Писательница на ногах и потрясенно думает: что это за новая бомба? Почему я жива? Ей и в голову не пришло, что молния ударила в трамвайные провода. Естественные мысли – даже в области физических законов – в голову ленинградцам никогда не приходят.
752
Гнедич
Мы думаем только о неестественном.
Ибо война – явление неестественное (вопреки мудрости Ницше и легкой, доходчивой для большинства и захватывающей это мещанское большинство теории господина Гитлера!).
Да. Обязательно попрошу кокаин. Или что-нибудь в этом роде. Ведь так хорошо – до радостных, злых, ослиных слез!
Погибаю, товарищи! Может, кто-нибудь поможет как-нибудь.
Помочь нечем. Только движением фронта вперед, только возвращением Пушкина и Павловска, только установлением прямого, беспересадочного движения – Москва – Ленинград по Октябрьской ж.д.
А кто это может сделать – кроме маршала Сталина?
Так вот, маршал Сталин, – может, поможете? Ведь стоящий человек погибает, ей-богу!
13 августа, пятница
Д-р Костомарова находит, что у меня авитаминоз Б – следствие этого психические штучки, острые височные боли и тяжелая, сводящая боль в суставах (правая рука, в особенности в локтевом сгибе).
Чтение записок Вигеля [753] , поэтов, французские романчики.
753
«Записки» Ф.Ф. Вигеля дают широкую картину российской жизни первой половины XIX в. (см.: Вигель Ф. Записки: В 7 ч. М., 1892; Он же. Записки / Ред. и вступ. ст. С.Я. Штрайха. Т. 1–2. М., 1928.)
Возможности интересных бесед, которые не осуществляю: из-за болей в виске, из-за общего пониженного тонуса. Слабеющая память, впадающая в творческое безразличие. Скверно! У Ксении снаряд перед воротами и второй – во дворе. От второго вылетали почти все стекла (а у нее окна гигантские, здание ведь старинное – иезуитская коллегия!)
На Невском, у Садовой, кровавый асфальт долго замывали из пожарных рукавов.
Страшное было на Михайловской площади. Страшно было даже для работников «Скорой помощи», привыкших ко всякому. Месиво из рук, голов, кишок, мяса. На деревьях и решетке – орнаменты из человеческих разодранных членов. Сгребали в машину лопатами. Остальное – древесные гирлянды! – зарыли тут же в скверике.
Город расстреливается почти каждый день. Район за районом. Треугольник за треугольником. На днях на улицу Пестеля попало 22 снаряда.
В сводках: мы под Харьковом, подходим к Полтаве. Говорят, что есть какое-то движение на Ленинградском фронте, что будто мы заняли Сиверскую. Но о таком движении и о таких занятиях дачных местностей в Ленинграде регулярно возникают слухи с января 1942 года!
От Эдика – ничего. Тоскую, тревожусь, думаю, думаю… Вчера – ровно год, как расстались с ним, как проводила на пустынный вокзал и посмотрела вслед уходящему поезду. Господи, увижу ли, уцелеет ли? Что же буду делать – если нет? Где он – понятия не имею. На днях по радио: формирование польской дивизии закончено. Но в этой ли он дивизии? Трудно мне, очень трудно.
Иногда принимаю на ночь то люминал, то веронал. Хотя сплю прекрасно и без того. На всякий случай. От височных болей, от слепых поисков какой-то помощи.
Много занимаюсь механической работой: уборка, штопка. Легче как-то. Руки встречаются с руками мамы, думаешь о ней, даже не улыбаешься – непоправимо, невозвратимо!
Письма от проф. Драницына – мечтает о мировой революции и просит прислать ему книги по Польскому восстанию 1830 года. Постараюсь достать в Лавке писателей.
Гнедич мечется между фашизмом и коммунизмом, между эротикой и манией самоубийства [754] . Неврастеничка. Любопытна ее переписка с Всеволодом Рождественским. Я считаю его одним
754
Из дневниковых записей Гнедич за июль 1943 г.: «Вот мне 36 лет, и я накануне настоящей славы. И я пишу эти записки потому, что собираюсь лишить себя жизни и хочу из простой дружеской любезности оставить милому другу Корчаку зафиксированными на бумаге наши полуночные Тригорские беседы – бывшие и небывшие. И вот, написав эти строки, я останавливаюсь и думаю: а имею ли я право задуть эту свечку, которую с таким трудом, с такой болью веры пронесли эти два любящих меня человека [отец, которого Гнедич потеряла в детстве, и мать, умершая во время блокады]? Не их ли естество убиваю, занося на себя руку? Имею ли я право уничтожить в себе то, что даже не совсем принадлежит мне? Их волю к жизни? Их веру? Их боль?» (РО ИРЛИ. Ф. 810).
Открыты настежь окна. Свежо. Дождь. Ветер. Живу на постоянном сквозняке. Но: таким образом превентивно пытаюсь сберечь стекла от военных случайностей.
Творческие дела в запустении, хотя срочно, срочно нужно готовиться для презентации в Дом писателя: сейчас передо мною в этом смысле могут открыться большие дороги.
15 августа, воскресенье
Галя Чулкова, которая когда-то маленькой девочкой «из управдомья племени» жила у нас в квартире. Выросла, стала тихой, скромной девушкой – трудармеец из Шлиссельбурга, где вяжут фашины для Синявинских болот, где не дают обмундирования, где обстрелы часты и жестоки. Снова рассказы о потрясающем развале половой нравственности: почти проституция. Ппм (полевой походный мужчина) и Ппж. По нескольку человек сразу, за хлеб, за консервы. Ужас.
– А драмы бывают? – спрашиваю.
– Какие? – наивно удивляется Галя.
– Ну, ревность… измены…
– Что вы! – старчески и грустно-грустно отвечает 19-летняя девушка. – Для этого ведь любовь нужна! А любви у нас не бывает…
Во всем отряде – две девственницы: она и еще кто-то. Считают дурами, но относятся хорошо (мужчины).
Эмилия тоже рассказывала как-то о своем лекпункте на станции Пери [755] . Начальнику приглянулась какая-то девица, только что мобилизованная и присланная, – красивая. Через пару дней девица прилетает в истерике в медпункт, где сестрой работает Эмилия: начальник дал приказ медпункту срочно направить девицу в Ленинград – к венерологу, на обследование и заключение. Девица ревет:
755
Железнодорожная станция Приозерского направления во Всеволожском районе Ленинградской области.
– Я честная, это – накатка!
Начальник разводит руками – слухи надо проверить, дело житейское. Из Ленинграда девица возвращается гордая и торжественная: все в порядке, все реакции отрицательные. Она счастлива. Начальник тоже доволен – и уже спокойно, без опасений, через пару дней «приглашает» девицу к себе. Теперь она его временная фаворитка, снята с трудовой работы, сияет и благоденствует.
Женский состав на лесе и торфе легко идет на мимолетные связи – хлеб, хлеб! Потребители: воинские части – командиры, конечно, рядовым бойцам платить нечем. Отличается особо категория «служащие». Работницы держатся лучше. Одна дама, около 40, экономист и бывший преподаватель техникума, ходит от землянки к землянке, предлагая себя. Гонят: нет спроса, надоела, невеселая, плачет! Дополнительный хлеб вырабатывает редко и голодает. На лесе кормят скверно.
17 августа, вторник
За 1/2 литра водки – 2 м. с кусочком березовых дров. Сегодня за 2 кило хлеба распилили, накололи и подняли наверх.
Покупаю масло – очень дешево: 300 гр. – 360 руб.
Днем Сушаль. Вечером Гнедич и инженер Чагин.
Много заработной работы. Тоска. Писем нет. Боли в виске.
19 августа, четверг
До 4-х утра читаю Гнедич и Тамаре Хмельницкой свою «Лебеду». Впечатление прекрасное. Хмельницкая дает любопытное и ценное указание, с которым соглашаюсь: не надо самоубийства, героиня – человек абсолютной пассивности, нужна какая-то катастрофическая случайность. Пожалуй, исправлю.