Дневник
Шрифт:
Почти не выхожу. Полнею. Хорошо выгляжу. Тоска, тоска… Блокадная тоска. Снова перестала летать. Спускаюсь – знаю это и безразличничаю. Все равно. Главное: уцелеет ли брат? А потом что? А если не уцелеет?
Любопытное в Москве: церковный собор, патриарх, Синод и сегодняшнее постановление – учреждение при СНК какой-то комиссии по «увязке» вопросов политики, пропаганды и религии» [763] . Забавно. И – закономерно.
Валерка счастлива, как юная богиня. Гнедич, декан лингвистического факультета [764] возрожденного института Герцена, устроила ее студентом на 1-й курс французского отделения без испытаний. То, что можно назвать: мировой блат! Девочка очаровательно некультурна и наивно невежественна: семилетка и Охта! Эти вечера, боясь для нее испытаний, гоняла ее по географии и поражалась таланту незнания. Примеры: столица Эстонии – Эльтон, США – империя, родина негров – Австралия, пустыня Гоби в Африке, Темза – на Кавказе и так далее.
763
«По постановлению Совета Народных комиссаров Союза ССР организован Совет по делам русской православной церкви
764
С ноября 1943-го до конца 1944 г. Гнедич была деканом факультета иностранных языков Ленинградского государственного педагогического института им. А.И. Герцена.
Разговор о летоисчислении, происхождение которого ей неизвестно:
– В старых книгах пишут: до Р.Х. Ты знаешь, кто был Христос?
– Знаю. Ну, этот… говорят, что это Бог.
– Предполагают, что он где-то и когда-то родился. Где и когда?
– Да, знаю. В 18…
– Молчи. Я потом объясню. А где?
Молчание. И – неуверенно:
– В Германии?
Все это очень интересно. Девице скоро 19 лет – и она очень любит читать. По преимуществу Чарскую, Дюма.
Узнала точно: в конце ноября 1941 года снарядом или бомбой убит мой милый, юный приятель Володя Морозов. Ужасно жаль его. Юноша большой и тонкой культуры. Если его мать, высланная в 1935 году в Курск, погибла при немцах – так лучше. Он был у нее единственный, надежда, гордость ее. Та скала, на которой человек строит свою церковь, тоже единственную. В Курск написать боюсь. А может, и следовало бы.
Город, пусть еще «подстрельно-прицельный», возрождается: вузы, театры, расширение учрежденской деятельности. Все подтянуты, чисты, нарядны. Гекатомба дистрофиков была – настоящее ощущение plusquamperfekt. Реальная связь с этим прошедшим временем почти (если не совсем уже) порвана. Жизнь утверждает, как и всегда: сегодня и завтра. Вчера – от поэзии, конечно.
Вспышка творческой энергии, заглушенная овощами, дровами, штопкой, кашами, варевом, уборкой. Куда уж…
Внимательные мужские глаза – оценивающие и прикидывающие постельные возможности. Трое так смотрят на меня – идиоты! Никому в голову не приходит, что для таких экскурсий я слишком стара, слишком умна и слишком печальна. Может быть, да и то не в этом плане это пришло в британскую голову. Может быть, голова и оценивает и прикидывает. Глаза зато смотрят прямо, просто и всегда смеются. Глаза почтительного товарища. За это – спасибо.
Холодно. Ночи лунные, прекрасные. Окна всюду едва прикрыты, даже не закрыты плотно: боюсь обстрела – обидно ведь именно теперь лишиться драгоценных стекол, чудом – ленинградским чудом! – уцелевших в этой квартире.
Одиночество. Великолепно чувствую себя в те вечера, когда не ночуют ни Валерка, ни Гнедич.
Октябрь, 10, воскресенье, 20 час.
Хочется все запомнить: Будда на малахите (а под ним – Библия и Евангелие), закопанская [765] шкатулка с лекарствами, на ней лампа – та, что когда-то в кабинете отца, а потом – в столовой, та, что была последней при маме; олейниковская чашка с грузинским павильоном; на подносе – ржаные сухарики в серебре и букет последних ромашек в самой простой, самой грубой банке. Оксфордский словарь. Томик Диккенса. Томик Байрона (кстати, Пушкин в своем «Памятнике» говорит провидческое и почти лишенное человеческого честолюбия, ибо Superhumanum supersubstantia) [766] . А у Байрона в «Hours of Idleness» [767] великолепие человеческой Superbia [768] , величайшего и первого из смертных грехов:
765
То есть из польского города Закопане.
766
Сверхчеловеческая сверхсущность (лат.).
767
«Часы досуга» (англ.) (1807) – поэтический сборник Байрона.
768
Надменность (лат.).
769
Когда под свои воздушные своды
Зов моих праотцев радостно призовет меня, А тело мое, преданное буре, все еще будет в движеньи Или в туманном сумраке лететь в бездну с горы – О! Пусть тень мою не заключат скульптурные урны, Призванные обозначать то место, где прах возвращается к праху! Ни витиеватые сожаления, ни надгробные камни с хвастливыми эпитафиями – Пусть одно лишь мое имя будет мне эпитафией. Если оно не сможет увенчать достойно мои останки, О! пусть никакая иная слава не будет прибавлена к моим деяньям, Только лишь одно(Впрочем, пожалуй, и Пушкин повторил буквально Байрона – только другими образами: он все-таки жил в России, а не в Европе. Конечно – он знал: памятник имени, а не томам книг. Славянская рабская кровь снизила оглушительное начало личной гордости кормчего.)
К чему все эти записи? Словно готовлюсь к докладу в Пушкинском обществе [770] . (Гнедич на основании моих замечаний написала прекрасный доклад о поэтической зашифровке политической дружбы Пушкина и Языкова – я не написала ничего, я не могу (или не хочу?!) писать – и отдаю себя другим – пусть! Я же богатая!)
770
Пушкинское общество в Ленинграде действовало в 1931–1952 гг. Оно занималось проведением чтений и лекций о Пушкине в рабочих клубах и домах культуры, охраной пушкинских памятных мест, изучением жизни и творчества Пушкина и т. д.
Только что приходила со службы Валерка; принесла остатки овощей из своего огорода и ушла ночевать к своей подружке. Я – одна. О, beata solitado, o, sola beatitudo! [771] Медленно допиваю пиво. Тишина. Я – одна (почему же это меня так радует? Я же так часто бываю одна).
Около 7-ми уехала седая подпольщица из Смольного – авторитетная, неглупая, важная, почти откровенная со мною. Разговоры о Бухарине, о перерождении партии, о популярности Жданова: если бы он был умнее, общался бы больше с людьми, бывал бы больше «на народе», как Киров [772] . Тогда и популярность приняла бы другой, более активный оттенок. Впрочем, он, может быть, не делает этого именно потому, что он умнее, чем думают. Популярность – вещь опасная?
771
О святое одиночество! О одинокая святость! (лат.).
772
В январе 1945 г. начальник УНКВД ЛО П.Н. Кубаткин с грифом «совершенно секретно, лично» направил первому секретарю Ленинградского обкома и горкома партии А.А. Кузнецову составленную по агентурным данным справку на сотрудника Особого сектора Ленинградских ОК и ГК ВКП(б) М.С. Бакшис: «…Бакшис считает, что благодаря неправильному руководству “тотального властелина”, “всесоюзного самодержца”, который ни в ком больше не вселяет доверия, кроме скрытой ненависти и страха, страна ввергнута в непростительную войну <…>.
Бакшис обвиняет его в азиатском подходе к людям и государству, в отсутствии чувства меры и такта, в чрезмерном самолюбовании и невиданном в мире самообожествлении, в искажении темпов коллективизации и индустриализации, давших якобы плачевные результаты, и в полном нарушении программы партии, ее устава и учения Владимира Ильича…
Бакшис полагает, что если еще и сохранились какие-то возможности для спасения партии и советской системы, то они заключаются в скорейшей смене высшего руководства и всей внешней и внутренней политики страны.
Бакшис отрицательно отзывалась и о Красной Армии, заявляя: “Бойцы новых наборов сражаются плохо – воевать вообще не хотят. Они недовольны правительством, ввергшим их в такую страшную войну. Они недовольны командирами, в минуту опасности первыми удирающими с фронта. Они погибают молчаливо сотнями тысяч, а между тем погибать им в сущности не за что и защищать нечего, кроме голодного существования в колхозе, без личного будущего и без уверенности в завтрашнем дне”.
Бакшис утверждает также, что ВКП(б) находится в периоде перерождения, которое, как она заявляет, началось давно… со смерти Ленина. В этой связи Бакшис говорила:
“Наша партия, как Ленинская партия, видимо перестала существовать. Название только сохранилось. А теперь надо ожидать, что и гимн наш переменят по приказу «лица»”.
В одной из бесед, говоря о популярности С.М. Кирова, Бакшис сказала:
“А Вы верите, что его убили именно все эти троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы и как там еще их называли?”» (цит. по: Ломагин Н.А. Неизвестная блокада. СПб., 2004. С. 168–169).
Пили с нею водку. Угощала хорошим – не блокадным – обедом! Масло. Сахар. Кофе. Конфеты (удивительное – даже посеревшее от давности: настоящая «Пиковая дама» и настоящие шоколадные палочки «Домино»!).
– За вашего сына!
– За вашего брата… за Эдика…
(Эдик, ребенок мой… молиться готова, поклоны бить готова, если бы знала: есть кому, есть защита, есть прибежище… Армия. Осень. Сырость. Дожди. Не надо, не надо…)
Открытие: нечего носить, к зиме, оказывается, почти раздетая. Фланелевое платье Элизабет и бумажное вельветовое: все. Променяла, отослала в Башкирию – разве я знаю?! И знаю ли я, что у меня есть, что лежит в чемоданах и в шкафах, в диванах и в узелочках?
Живу сжато, экономно, почти скупо – берегу хорошие вещи для чего-то: не то для продажи, не то для какого-то будущего, совершенно неизвестного мне и непонятного. Октябрь – а я в сатиновом платье (в нем были и пушкинские парки, оно уже ветхое!), в парижской кремовой пелерине. Руки голые. Белый сапфир. Не нужно носить колец – руки, моя гордость, потеряли всю свою изысканную красоту холеного безделья. Они даже плохо отмываются, мои руки, моя гордость, единственное, что нельзя подгримировать! Рабочими стали. Хозяйскими. Все равно. Глаза мамы не останавливаются больше на них с чуть печальным восхищением!
– У тебя руки бабушки… Боже мой, руки моей мамы!
Никто не говорит мне:
– Vos mains, vos belles mains, si faibles et si cruelles [773] .
И брат не целует их больше – он любовался и любил.
И Николенька не вспоминает о моих руках, которые казались ему и страшными и сладкими – необыкновенными.
Заметила недавно: исчез прежний жест бессильной и безразличной ладони, исчезла прежняя привычная поза руки – скульптурно-балетная незащищенность, нечто от модельного слепка и от огромной усталости равнодушия. Теперь – почти всегда – рука напряжена. Пальцы – почти всегда! – сложены в кулачок: они грозят, они прячут, они готовы к отражению и к нападению. Может быть, к ним вернулось древнее атавистическое выражение недоверия и одиночества.
773
Ваши руки, прекрасные, такие слабые и такие жестокие (фр.).