Дневник
Шрифт:
Кто меня любит по-настоящему, кроме матери? Кому нужна моя подлинность с часами угрюмого и тяжелого молчания – и в особенности со всем тем, что кроется за этими часами молчания?
В Пушкине – приятные пейзажи. С природой – как и в 1937 году – не схожусь на «ты». Оцениваю, любуюсь – и остаюсь той самой, комнатной, городской и близорукой.
11 августа – день пейзажной постановки, принимавшейся мною вначале как подлинность. Потом оказалось – не то. Просто вообразилось, что я в гостях у Сезанна, на живописных берегах Луары, что мне дано болтать и слушать милый вздор, пить шампанское и черный кофе, есть сэндвичи, греть голую спину и думать, что все это – настоящее, что во всем этом – нечто, очень близкое к счастью.
Прелестный пейзаж Сезанна не может остаться для меня историческим воспоминанием.
Сколько названий можно дать этому пейзажу:
Quartier des Fauves [495] .
Nimphe et Faune [496] .
И
Нет во мне эллинства, нет во мне солнечной плоти! И зверь мой живет в подземелье византийских церквей.
Результат самого приятного для меня дня:
1) Вышеуказанные рассуждения, которые абсолютно никому не нужны.
495
Квартал фовистов (фр.).
496
Нимфа и Фавн (фр.).
497
Англия (фр.).
2) Сожженная спина, отчего очень больно.
3) Температурный скачок.
и 4) Вдруг порозовевшая мокрота.
А кроме того, издевательский разговор с зеркалом:
– Ну, где же ваши полеты? Где ваши крылья? Где ваши стихи о непорочных лилиях и о принцах, носящих доспехи Белого Рыцаря?
Сегодня опять уеду на дачу. Не хочется. А впрочем, там хорошо только с детьми и с животными. И в тех и в других – отсутствие умной лжи.
Как мне все-таки трудно жить!
Да и живу я, как в каком-то сне: и я, и не я.
Сентябрь, 10, воскресенье
Кончилось дачное лето. Кончилась моя жизнь в нем. И вообще, что-то кончилось. Может быть, – а пожалуй, и наверное – закончила свое существование целая эпоха. Наступает новая. Я – на рубеже. И от этого и странно и неуверенно.
О будущем думать не только нельзя, но и невозможно.
Каждый день ночное радио приносит известия о мире, в котором больше нет мира.
1 сентября началась война между Польшей и Германией.
8 сентября немецкие войска вступили в Варшаву.
3 сентября в 11 ч. утра Англия объявила войну Германии.
3 сентября в 5 часов дня Франция объявила войну Германии.
На днях прорвана линия Зигфрида [498] .
А 23 августа мы подписали пакт о ненападении с Германией. Пока мы – вне.
Сижу дома. Не работаю. Слушаю радио. Читаю газеты. Читаю книгу Мориса Тореза [499] и роман Хитченса «Bella Donna» [500] . Читаю воспоминания о Тургеневе. И все время слушаю: рушатся миры, рушатся стены эпох.
498
«Линия Зигфрида» (нем. Siegfriedstellung) – система долговременных укреплений, возведенных в 1936–1940 гг. на западе Германии, в приграничной полосе от Клеве до Базеля; имела около 16 тыс. фортификационных сооружений. Была названа по имени неуязвимого героя древней германской саги о Нибелунгах Зигфрида.
В начале сентября 1939 г. в газетах появилась информация о прорыве французскими войсками линии Зигфрида, однако это были бои местного значения, и успешное французское продвижение оказалось кратковременным. Линия Зигфрида была прорвана лишь в результате наступательной операции войск союзников против немецкой армии (26 августа 1944 – 25 марта 1945).
499
Это могла быть одна из следующих книг: Торез М. Современная Франция и Народный фронт / Пер. с фр. О. Шаргородской. М., 1937; Thorez M. La Mission de la France dans le Monde [Миссия Франции в мире]. P., 1938.
500
См.: Hitchens R. Bella Donna. L., 1912.
Передо мною, в узком, в моем, – тоже новая эпоха.
Russie – un lit.
France – boudoir.
Angleterre – salon Financier.
Allemagne – comptoir commercial.
Italie – guet `a peu.
Pologne – ruines heroiques [501] .
И дальше:
Polone – une hysterique.
Italie – belle fille sans temp'erament, et qui devant le lit ouvert se d'erobe pr'ef'erant laisser un regret qu’une d'eception.
France – idealiste passionn'ee.
501
Россия –
Russie – une fille sait qu’elle fatiguera toujours les hommes `a qui elle se donnera. Elle a toujours un amant de r'eserve.
Allemagne – un soudard qui cherche moins une femme qu’un sexe qui rapporte.
Angleterre – vieille fille asexu'ee (spinster!) riche de traditions et de Souvenirs de famille [502] .
Октябрь, 17, вторник
В мире очень много шума. На Западе приближается странная война без сражений, без явных наступлений, с медленной и страшной концентрацией войск с обеих сторон, с пустыми сообщениями по радио, с потоплением кораблей и подводных лодок. На Востоке война закончилась (но закончилась ли?) перекраской географической карты: исчезла Польша (совсем исчезла – даже без надгробного памятника), к СССР прирезались Западные Украина и Белоруссия, к Литве – Вильно и какие-то виленские поветы [503] , к Германии все то, что называется теперь «польскими областями» и что раньше называлось Царством Польским. Наши войска во Львове, в Перемышле: оттуда радио передает митинги на всех языках с русскими резолюциями.
502
Польша – истеричка. Италия – красивая, лишенная темперамента девушка, которая при виде разобранной постели спасается бегством, предпочитая огорчить, но не разочаровать. Франция – страстная идеалистка. Россия – девка, которая знает, что всегда будет утомлять мужчин, которым будет отдаваться. У нее всегда есть запасной любовник. Германия – солдафон, который ищет не столько женщину, сколько источник дохода. Англия – бесполая старая дева, колючая, богатая традициями и семейными воспоминаниями (фр.).
503
Повет – средняя административно-территориальная единица в Польше, входящая в воеводство.
Чемберлен и Деладье тоже разговаривают – и по радио и [в] своих палатах.
А мы говорим очень мало. Прямо мы не говорим вообще. Древний сфинкс России опять выступил на европейскую сцену – и лег молча.
А кругом все говорят, говорят.
Мне тоже хочется говорить. Но как – и что – и о чем?
Я и говорю и думаю не до конца.
Холодная погода установилась давно – по-моему, с 30 августа: помню, что 28 августа мы сидели с Гнедич в Екатерининском парке, была душная жара и пахло далекими лесными пожарами. А 30-го был уже очень свежий день – и от этого острого температурного скачка кривая холода пошла ровно и неустанно к еще большим похолоданиям.
Теплой и золотой осени не было.
В Пушкине я тоже больше не была: последняя прогулка в парке относится к 6 сентября: я, брат и Юра [504] .
Думаю о многом – и редко думаю хорошо. Ничего не пишу. Последние стихи написаны в 1937 году. Дневник редко даже пересматриваю: страшно.
Никого особенно не тянет видеть: последняя встреча с Антой была в апреле, кажется; она побывала на Кавказе, выздоровела, вернулась, была у меня (не приняли), написала мне письмо (а я будто его не получила!). Молчу. Не хочется. Ксению видела в разгар моей болезни – в начале июля. У нее ленинградский паспорт, она была где-то на отдыхе, теперь она в больнице – после «дамской», как говорит Эдик, операции. И тоже молчу – и тоже не хочется.
504
Имеется в виду Ю.Н. Попов.
Кису, которую вижу часто, познакомила с Готой, возникшим весной на моем горизонте с прежним темным влечением ко мне: странно, что с ним – и только с ним – мгновенно и густо темнеет моя атмосфера. Отдала его Кисе: передача эта была логически продуманной и подготовленной с моей стороны. Его присутствие в моей жизни теперь привело бы к усложненностям.
Пару раз была на Фонтанке. Хорошо – очень.
Очень часто вспоминаю ту женщину, которую знали Сокол – и другие.
По-видимому, все-таки никто не знал по-настоящему. Очень много было ненужных слов: и ей говорили ненужное, и она говорила ненужное.