Дневник
Шрифт:
Ночь на 11 февраля, на субботу, когда где-то в мире люди празднуют Лурдскую Деву [484] .
– Je ne peux rien expliquer [485] .
А мне нужна та удивительная и безжалостно-ласковая рука, о которой так хорошо говорит мой старинный друг А. Белый:
«Мощь огромной руки, рвавшей к ране прилипшие и пересохшие марли, – прекрасна!» [486]
И дальше:
«…видел с экрана, как пес человека спасал.
484
День празднования католической церковью явления Девы Марии Лурдской, исцелительницы больных, страждущих, – 11 февраля. Считается, что в этот день в 1858 г. недалеко от Лурда – небольшого французского городка в предгорьях
485
Я ничего не могу объяснить (фр.).
486
Андрей Белый. Между двух революций. Л., 1934. С. 185.
Человека, пожалуй, спасут на экране и люди:
– Меня бы спасли?
Но для этого надо попасть на экран…» [487]
У него великолепные определения Парижа, как многих Парижей, и в особенности французского импрессионизма (от Парижа) [488] .
Вот это из книги «Между двух революций».
И еще:
«Молчать – прилично; высказывать – честно; молчишь, когда еще вызревают слова, произносимые вслух; иначе и само молчание загнивает» [489] .
487
Там же. С. 181–182.
488
Там же. С. 141, 148.
489
Там же. С. 22.
Февраль. 14 и 15, вторник и среда
Дни драматических молчаний и драматических ситуаций, не ведущих все-таки ни к чему.
Люди с больным сердцем и с больными нервами пьют шампанское и курят турецкие папиросы.
Чтение о Дульцинее – о нищей трактирной потаскушке, поверившей в то, что она избранная, что она – Прекрасная Дама великого рыцаря.
Театр – большое дело. Евреиновский театр для себя [490] – в особенности.
490
Н.Н. Евреинов считал театральность одним из основных человеческих инстинктов. Эту свою концепцию он назвал «театр для себя». См.: Евреинов Н. Театр как таковой. Обоснование театральности в смысле положительного начала сценического искусства и жизни. СПб., 1913.
Оттепель. Никуда не выхожу. Только две последние ночи сплю – с перерывами, но сплю. Внутреннее состояние очень сложное.
Вечером – Гнедич. Читаем Шоу («Цезарь и Клеопатра»), говорим о новых академиках и о новой лаборатории физиологии речи в Академии наук (профессор Доброгаев – мимико-жестикулярно-речевой комплекс; речь вне факторов мимики и жеста не существует и изучаться в отдельности не может: речь – триединство). Вскользь говорит о своем романе – намеком.
Понимаю: мужчину, в котором есть элемент Манон, любить трудно.
Женщине свойственно в любви «быть».
Мужчине – «бывать».
16 февраля, четверг
Александринский: «Таланты и поклонники» [491] . Я в сером жакете и в сером кашне. Рядом со мною мадам Тотвен в облезлых мехах. На сцене – «новые» и «старые» актеры (среди «старых» по-настоящему старые Студенцов и Тимэ, которых помню еще в годы их блеска и в мои дореволюционные гимназические годы. Оттого, что они стали по-настоящему старыми – больно, вдруг). На улице ростепель, слякоть, скользина, дождь и снег. И со мною: одиночество и тоска… И – гнев.
491
В 1938 г. на сцене Ленинградского театра драмы им. А.С. Пушкина (б. Александринский) шел спектакль по пьесе А.Н. Островского «Таланты и поклонники» (реж. В.П. Кожич).
23 февраля, четверг
В моей комнате новый диван, который почему-то идентифицирован с «Бахчисарайским фонтаном».
Ассоциации – дело весьма интересное и темное. Мне очень весело.
Спутанный день, звонки, движение.
В 1937 году в этот день была большая и крылатая тишина голубизны.
27 февраля, понедельник, ночь
Странные дни. Марево. Фантомы. Странная жизнь. Если говорить фигурально, je tiens mes mains derri`ere le dos [492] .
492
я держу руки за спиной (фр.).
День тяжелый.
Вечером – краткий час у Р. Очень хорошо. Ухожу затихшая и сразу безразличная не только ко всему, но даже к себе самой.
Анта второй месяц в психиатрическом стационаре. Припадки. Нарушения речи и движения. Психоанализ. По-видимому, мстит пол.
Ночь на 7 марта, на вторник – 5 часов утра
Только что кончила перевод на английский: о конвекционных токах в звезде. Переводить о звездах очень скучно: издалека они совсем не то.
Сна нет – как почти каждую ночь. Изредка выпадают ночи с полноценным и длительным сном. О таких ночах я помню как о величайшей радости. Больше: я вспоминаю о них.
Все время оттепели: снег, дождь, мокро и скользко. Сегодня было и солнце. Ходила с братом по букинистам. Дом лавки Северморпути приобрел неожиданно символические значения. Это – почти объективно. Покупаю ерунду. Жду, когда позвонит портной. Жду, когда кончится ремонт у портнихи и она начнет мне шить платья. Жду, когда близкая весна перестанет казаться мне пугающей и превратится в благословенную смену времени года.
А больше не жду ничего.
Июль, 23-е, воскресенье
Долгие месяцы молчания. Говорить, по-видимому, вообще трудно.
Жить – тоже трудно.
Нет для меня страшнее книги, чем вот эта.
Livre de Refaites [493] .
Собирается дождь. Собственно говоря, сегодня я уже должна быть на даче в Пушкине. Но мучительно радуюсь идущему дождю: лишь бы остаться…
Остаться здесь, где мне трудно, где живут бреды и призраки, где для чужого счастья нужно быть не собой и уметь молчать и улыбаться.
493
Книга сделанных заново (фр.).
Август, 13-е, воскресенье
Два случайных дня дома, в городе. Дни, которые скрываю от всех и в которых, однако, не нахожу радости.
На даче – множество чужих жизней, пересекающих мою дорогу [494] . В каждую жизнь словно вживаюсь, а своей как будто нигде нет. Еще раз: многоплановость, множественность фасеток, а подлинности не установить. Подлинное лицо видят немногие: краем – Дом; и подлинное лицо, по-видимому, неприятно и злобно, ибо вызывает разлады и непонимания.
494
В Пушкине завязалось тесное общение Островской с Т. Гнедич, которая вместе со своей матерью в 1939 г. тоже снимала там дачу. Возобновилось общение Островской с И.А. Боричевским, который жил в Пушкине постоянно (ул. К. Маркса, 94, кв. 8б). Началась ее дружба с его маленьким сыном Мичей. Боричевский писал в дневнике 28 июля 1939 г.: «Встретили [с Мичей] в парке Софью Казимировну. После болезни тощая – надгробный ангел. В Баболовском сидели под елью. Я говорил о близкой советской революции во Франции. “Когда Вы поедете туда, возьмите меня с собой”. Поцеловал ее в руку под локтем, где под кожей синие жилочки» (ОР РНБ. Ф. 93. Ед. хр. 12. Блокнот 62. Л. 46); 10 августа 1939 г.: «В Александровском парке с Софьей Казимировной». «“Тетя” любит Миченьку. И я очень этому рад» (10 августа; Там же. Л. 50. 51); «Была второй раз “тетя”. Так называет Мича Островскую. Показал ей Юльчины этюды. Подарил “Дыхание весны”. Почитали вместе “Эпифанию” Леконта де Лиля. Дал ей Верхарна <…>. В тяжелый для меня тифозный год Юльча хотела, чтобы я обратился за помощью к Софье Казимировне. Но я не согласился – она тогда отошла от меня. И вот теперь – как будто это желание передалось ей. Она заботится о нашем Миченьке. Юльча и она сочувствуют и ценят друг друга, хотя никогда не виделись. Это и есть настоящее. Когда-нибудь люди будут такими» (22 августа 1939 г.; Там же. Блокнот 63. Л. 4, 5, 6); «Подарила Миченьке две простыни. Очень трогательно. Белье не достать нигде. Мальчик спал на обрывках» (30 августа 1939 г.; Там же. Л. 11); «Был несколько раз у окна Софьи Казимировны. <…> Не застал ни разу. А вечером встретил у ее приятельницы. Она уезжает. Пенял ей, что и поговорить не успели. Порция легкой лирики. <…> Проводил ее на улицу. Руки в перчатках: “Целовать некуда”. Подняла перчатку: “Есть куда”… Вернулся к ее приятельнице Татьяне Гнедич. Молодая ученая дама. Читал ей свой перевод “Прометея”. Дельные замечания» (6 сентября 1939 г.; Там же. Л. 12, 13).