Дневник
Шрифт:
Читаю, кроме того, Andre Gide («Nourritures terrestres, Nourritures nouvelles» [508] ). Много любопытного и немыслимого о счастье. И умное о желании, стоящем выше обладания (по эмоциональной силе). D'esir – recherche d’une possession immobile et int'egrale [509] .
Хорошее выражение в записках Rivi`ere: «…cette sensation, `a toute autre incomparable, de repos que nous donne la confiance en Dieu. Le seul ^etre avec qui l’on soit s^ur de ne pas avoir de “surprise”!» [510] 27 sept. 1914.
508
См.: Gide A. Nourritures terrestres, Nourritures nouvelles [Земные
509
Желание – поиск непоколебимого и цельного обладания (фр.).
510
«Это совсем ни с чем не сравнимое ощущение покоя, которое дает нам вера в Бога. Единственное существо, от которого можно с уверенностью не ждать “сюрприза”» (фр.). Цитируется книга Жака Ривьера «Carnet de guerre – ao^ut – septembre 1914» (1929).
О чем же еще писать? О том, что Николай Михайлович носит дрова, топит печи, покупает для мамы продукты на рынке и что я считаю его изумительным человеком, без которого мне действительно было бы трудно жить на свете. О том, что брат бывает дома только изредка – иногда по разу в пятидневку: дежурства. О том, что мало кого вижу, что скучно живу, что неинтересно видеть людей – ибо желание всегда выше обладания. О том, что Густав Янович умер еще в сентябре прошлого года, а Ксения узнала об этом только недавно. О том, что давно, давно не была на Фонтанке, – и не знаю теперь, когда там буду. О том, что хочется писать – и что не пишу.
Интересно: есть ли в Ленинграде женщина, которая сейчас курила бы английские сигареты «Chesterfield» и читала бы французские пьесы 1939 года? Думаю – нет. А если и есть, то это не настоящая, это вымышленная женщина.
Ну вот. Еще день, и еще, и еще. В каком узком, замкнутом кругу я живу. И как в действительности сложен и широк этот узкий круг. Весы.
Почему во мне больше не живут стихи? Почему музыку и природу я принимаю с приятной и холодноватой благосклонностью? И почему, зная о возможности полета, я в своей жизни не допускаю даже мысли о нем?
Нет, будем лучше жить так: в канавках. Безопаснее.
31 декабря, воскресенье. 23 ч. 30.
В эту ночь – ничего.
Nihil [511] .
Жить собольим зверенышем – как вчера.
1940 год
1 января, понедельник
Нынешний календарный рубеж перейден без вечного торжества: втроем в полночь выпили бутылку шампанского. Потом я – в одиночестве – пила остатки водки. Потом хорошо спала – без люминала.
511
Ничего (лат.).
А сегодня поздно вечером подумала: как глупо, что с сегодняшней «Красной стрелой» не могу выехать в Москву я. Формальности. Нежелание удивления. И – только.
Все прошлые годы – к черту, моя дорогая!
Врага бьют. С ним не носятся, как с принцем из сказки.
Значит: врага надо бить. И будем.
4 января. Jeudi [512]
Дурацкий день. Ходили с Кисой по магазинам: покупаем мне дурацкую шляпу за 51 рубль 90 копеек (это – подарок мне). Холодно. Чудесные петербургские сумерки над Казанским. Обедаем в вегетарианском ресторане. Проходя мимо костела, спрашиваю, близорукая:
512
Четверг (фр.).
– Крест уже снят? [513]
Киса смотрит на фронтонных ангелов и отвечает:
– Нет.
А я думаю – жаль!
У ювелира, где ремонтируется моя скарабеевая брошка, устраиваю Кисе неожиданный бенефис: выдаю ее за богатую даму, уговариваю купить за 2700 рублей брошь (аквамарины и бериллы) – ту самую, что была на парижской выставке. («Дура! Ничего не понимает, а еще капризничает…»)
513
Костел св. Екатерины до революции был главным католическим храмом России. В 1938 г. он был закрыт и превращен в складское помещение.
В Мехторге мерим горностаевые шапочки (ужасные) и беседуем с продавщицей по-французски. За кого она нас принимает – никому не известно. Потом наивно удивляемся, что в продаже нет чернобурых лисиц, которых нет уже полгода.
Я давно так искренне не веселилась.
Февраль
По-видимому, во мне душа прокурора. Обожаю допросы.
Часы летят вперед. Может быть, и времени осталось мало? Должно быть, совсем мало.
А в мире морозы, война, затемненный город. А в мире ложь и скорбь. Но лгу я во имя правды. А скорбь моя от лжи во имя лжи. Ах, если бы можно было сказать:
– Карты на стол, товарищ!
Февраль. Последние дни.
Elle r`egne en mon coeur: son nom est Ta – amour, Sa chair est un jardin o`u fleurit ma tendresse, Et je br^ule mes nuits et j’ effeuille mes jours Aux souffles parfum'es de sa chaude caresse… [514]Как жаль все-таки, что многое в жизни человеческой приходит слишком поздно! Хорошо, что пришло, хорошо, что есть (ведь могло бы и не быть!) – но час близится к вечеру, солнце идет к закату, в руках усталость, в теле горькие ропоты памяти, сердцу хочется плакать: от легкой боли, от легких обид, от всего, что было когда-то, чего больше нет, что никогда не вернется.
514
Она царит в моем сердце: имя ей Та – любовь,
Плоть ее – это сад, где цветет моя нежность. И я сжигаю ночи и обрываю листья дней В душистых порывах ее горячей ласки…Источник цитаты не установлен.
Пусть сегодня я богаче, чем вчера.
Но сегодня это не вчера.
И мне жаль: потому что неизмеримое богатство, окружающее меня сегодня, это не то богатство, которым я была богата вчера.
Сегодня я гораздо богаче – но и гораздо беднее.
Москва. Март 1940 г. Ночь на 4-е число
«Красная стрела» не летит, а ползет – и ползет долго, с многочасовым опозданием. Сплю я плохо и жалею, что не взяла с собой люминал. В вагоне смотрю на синий ночник и думаю о том, что иногда огонек бывает не синим, а аметистовым. Потом думаю о другом – тоже о ночной поездке, но о совсем, совсем другом: а какой там был свет ночью, синий или аметистовый?
А в Москве снег, улицы, люди. Лиза Гилельс везет меня с вокзала в своей машине и завидует мне: она, орденоносная знаменитость, перед которой лежит еще вся молодость, завидует мне, молодость которой лежит уже позади. Ей бы хотелось говорить по-французски так, как говорю я. Я улыбаюсь – Вам, ma France.
А потом идут деловые дела, путаница с броней в гостинице, телефоны, «Метрополь» вместо «Москвы». Потом я устраиваюсь в своем номере и смотрю на телефонную книжку.
Но я не открываю ее. Мне страшно. А если человека в Москве нет? Я подожду.