Дневник
Шрифт:
Не записал о разговоре с Н. Я. Берковским о фрагменте моих восп-й о М[ейерхоль]де (я послал ему оттиск из «Москвы театральной»). Ему понравилось и он говорил, что мемуары могут быть разных жанров и что это мемуары-«исследование».
1 июня. Полтора дня пробыла здесь Эмма и уехала вчера вечером. Много гуляли.
Письма от Левы и от Н. Я.
Н. Я. пишет, что устала и больна. Собирается жить в Верее с братом с июля. Будто бы 5 докторов-филологов, бывших на вечере 13-го, были куда-то вызваны и получили нагоняй за то, что они «не дали отпора». <…>
Еще говорят, что ректор Московского ун-та где-то заявил, что существование
Ахматова (по словам Н. Я.) сидит в Москве и ждет визы в Англию.
3 июня. Американцы запустили спутник с двумя космонавтами. <…>
Послал статьи М-а в «Лит. Россию».
4 июня. Газеты каждый день пишут, что должно потеплеть, но все не теплеет. Поздняя холодная весна. И все же хорошо. Ходил днем к морю и долго сидел, глядя на легкие волны.
Один из амер. космонавтов Уатт вылез из кабины и 20 минут был в космосе. Наши газеты пишут об этом сквозь зубы. Нету широты душевной у нашего официозного патриотизма.
Под вечер приехал из Зеленогорска Кирилл К[осцинский] и позвал меня и Т. Ю. Хмельницкую[95] к себе. Ему сегодня 50 лет. Поехали. Там еще Б. Вахтин с красивой женой и какие-то знакомые. Показывал мне два деревянных чемодана с карточками слов блатного жаргона, вывезенных им из лагеря. Довольно много выпили и хозяин совсем захмелел. <…>
Вчера Вахтин удивился моему возрасту и сказал, что он думал, что я моложе на 7–8 лет. Это я слышал не раз, но радоваться ли этому?
7 июня. <…> сидел часа два у Д. Я. Дара. мы с ним о второстепенных вещах думаем одинаково (и о людях — большей частью), а об основных вопросах жизни по-разному и почти полярно. Он считает, что наука и ее успехи принесли в мир крушение нравственности, что разум это что-то ущербное, что историческое объяснение происходящего всегда ложно и т. п. Культ Достоевского. Я спорил с ним на этот раз вяло и лениво. Впрочем, мне всегда скучно убеждать другого. Интереснее его рассказы о ленинградской молодежи. <…>
[АКГ встречается с болгарскими писателями] Третий день приходится пить водку. Пьяный Ф. Абрамов[96], неумолчно говорящий. <…>
Нынче днем амер. космонавты должны приводниться. Наша пресса позорно мало о них пишет.
[Дар] разговаривал с одним крупным милиц. чином[97]: тот жаловался на немыслимые трудности в работе и говорил, что их главная установка сейчас все же не «карать», а «сглаживать и умасливать». Будто бы органам известны все ходящие по рукам рукописи, все возникающие (среди молодежи) кружки, но они предпочитают наблюдать и не сажать.
10 июня. <…> Письмо от Н. Я. (усталое, грустное), от Левы и дурацкая открытка от Оттена… <…>
История скандальная с Вс. Рождественским, которого задержали в притоне разврата, частым посетителем кот. он был. Говорят, его будут прорабатывать, но я сомневаюсь.
11 июня. <…> Ира Кудрова[98] внесла в Пушкинском доме пай за перепечатку в складчину «Встреч с П.». Таких перепечаток уже очень много: в каком-то кругу ленинградской интеллигенции, в ее «элите» рукопись прочитали почти все. Не то в Москве. Там ее знают лишь немногие и по рукам она не ходит.
Письма: Н. Я. и Леве. <…> Б[еньяш][99] рассказывает об Ахматовой.
12 июня [о Вс. Рождественском, которого] милиция обнаружила в частном бардаке. Поговаривают, что он был не только посетителем-клиентом, но и чем-то вроде акционера. <…>
13 июня. <…> Вечером приехали молодые поэтессы Лена Кумпан (я неправильно писал фамилию) и Лена Шварц и читали стихи[100]. <…> В. Марамзин[101] привез мне папку со своими повестями. <…>
14 июня. Полночи читал рук-сь В. Марамзина. Он талантлив и неглуп, но в целом это мне не нравится. Это род трусливой сатиры и в целом очень скучно, хотя и с вывертом. <…>
16 июня. <…> Снова похолодало.
Спал на левом боку и с утра болит сердце.
Все эти дни острое недовольство собой.
18 июня. <…> Прочитал 4 рассказа Ф. Абрамова. 32 [3 исправлено на 2] из них мне понравилось: о могиле комиссара и «Поездка в прошлое», где в настоящее врываются отзвуки зверского раскулачивания. Это близко к Солженицыну и Залыгину. Раскулачивание во втором рассказе показано как трагическая вина. Интересно, что «виноваты» не только злые «городские» люди, но и сбитые с толку бедняки. Сам Абрамов — бывший особист, бывший критиком и проработчиком, став писателем, резко изменил свои позиции. Очерки его неслучайны и пока он продолжает писать в том же духе. Человек он странный, сложный, есть в нем нечто от П. Васильева и Корнилова с поправками, разумеется, на время, человек со «всячинкой». Его может метнуть еще куда угодно, но пишет он талантливо и его деревенские рассказы и очерки мне читать куда интереснее, чем псевдоноваторские худосочные, позерские сочинения Вахтина и компании. <…>
Сегодня после ужина я уезжаю. Все меня провожают сожалениями (т. е. не все, конечно, а те, с которыми я тут сдружился: Панова, Дар, Адмони[102], Рахманов[103], Беньяш и др.). Пробыл я тут месяц без двух дней.
24 июня. Цветущая и заросшая Загорянка. Так здесь хорошо, что никуда бы не ехал.
Приехал 20-го рано утром. <…>
В Москве ходит много новых рукописей, о которых только слышал по пересказам. Это письмо Эренбургу журналиста Эрнста Генри с полемикой о Сталине (в связи с опубликованием последней части мемуаров И. Г. <…>[104]. Еще ходит какое-то письмо крымских татар к русской интеллигенции и еще какая-то рукопись Померанцева[105] неизвестно о чем.
<…> У меня был Саша Кам[енский][106] и принес «Процесс» Кафки на машинке, но вряд ли я успею прочесть. <…>
Н. Я. к сожалению уехала в Псков. Сегодня приезжает из Англии Анна Андреевна. Я получил открытку от некоего Храбровицкого[107], что он получил из Парижа книгу о Б. Л. на франц. языке, где есть мой портрет. Еду к нему. Да, на самом деле, в книге какой-то графини П. напечатано фото: Б. Л., Мейерхольд и я. Интересно, как оно к нему попало? [Т. е., как книга с этим фото попала к Храбровицкому] Еще оно печаталось за рубежом в греческом театр. журнале вместе с переводом моих театр. воспоминаний о М-де. Наверно — оттуда?