Дневник
Шрифт:
10 авг. <…> Зашел к Ц. И. Кин. Дал ей статью[115]. Она тут же при мне стала читать (это трогательно). Статья ей понравилась. Просила оставить, чтобы прочесть еще раз. Я рад. Это для меня вроде уплаты долга. Очень она симпатична и незаурядно умна. Я немного волновался. <…>
Приехал, дом заперт на висячий замок, а я забыл ключ. Лезу в окно террасы.
11 авг. В «Правде» увесистый «подвал» Ю. Лукина с руганью по адресу повести Семина «Семеро в доме»[116]. Все штампы проработочного жанра: нет идеалов, не главная правда времени, автор мирится с
14 авг. <…> Еду в город. Недолго у Над. Як-ны М-м. Застаю ее в отсветах видимо оттеновского ажиотажа разных слухов и сенсаций. Немного спорим. Заграницей вышел первый том нового собрания М[андельшта]ма (стихи). В нем все написанное. Опечаток немного, но комментарии убогие.
<…> Снова пущено в ход выражение «идеологическая диверсия» (будто бы автором сего Семичастный). В «Нов. мире» лежит резчайшая разносная статья М. Лифшица против Дымшица[118]. <…>
22 авг. <…> Наша пресса раздувает события в Лос-Анджелесе не без демагогии. Убивали там конечно и полицейские, но поджигали, судя по Бибиси, негры, а у нас все изображается как «зверства расистов». <…>
Начал вчера писать давно задуманную статью о Ю. К. Олеше[119]. Поводом для этого послужила найденная на ул. Грицевец его рецензия на «Давным-давно», напечатанная в 1943 году в Ашхабаде.
Третьего дня с Э. и Т.<Трифоновым?> были на футболе на стадионе Ленина. Торпедо — ЦСКА. Торпедо играло отлично и выиграло. Года два, если не больше, я наверно не был на футболе — я, когда-то не пропускавший ни одного матча. И снова — большое удовольствие, и не только от игры, но и от стадиона, наполненного народом, чудесного летнего вечера, красок, музыки… Вернулись поездом 10.31.
31 авг. Вчера были в городе. Обед с Н. Я. в «Софии», потом у нее. Художник Вайсберг (кажется так)[120]. Н. Я. дарит мне книгу. Она еще в Верее, в конце ноября собирается переезжать в новую «свою» квартиру. Показывала журнал из США с глупой и мелкой статьей об О. Э. «Простор» ей заплатит и хочет печатать еще. <…>
27-го с дачи уехали Трифоновы и через три дня я тут останусь совсем один.
1 сент. Эмма с азартом возится в саду. Отличные дни. <…>
Под вечер маленькая ссора, первая за этот месяц отпуска (если не считать отъезда в Нов[очеркас]ск). Из-за ее курения. Оба плохо спим.
Завтра она уезжает.
Столкновение Индии с Пакистаном из-за Кашмира. Мир похож на бочку с горючим.
[проводив Эмму, АКГ ночует у своего друга Александра Каменского[121]] Его рассказы о 37-м годе: у него растреляны отец и дядя. Как готовилось «дело» левых коммунистов и децистов. Всех на очных ставках выдавала (т. е. говорила, что угодно следователю и в том числе любое вранье) Варвара Яковлева[122]. Его мачеха попала с ней в один этап: та упрекала отца Саши в том, что он «ничего не понимал» и отказывался «признаваться». Она считала, что это необходимо в интересах партии. Бубнов[123] вел себя на следствии малодушно, тоже подписывал все и
7 сент. <…> Н. Я. в последний раз очень хвалила новые рассказы Шаламова. Это вообще ее последнее увлечение. Конечно, так называемая, «вторая литература», т. е. вещи, бродящие по рукам в машинописном виде и не печатаемые редакциями, ярче и сильнее.
8 сент. Утром побрился впервые за 5 дней и повез в город белье в прачешную. <…>
9 сент. <…> А в «Лит. Газете» осторожно бранят «Простор» за подборку Мандельштама и «Юность» за Пастернака, но тоже так обходительно и туманно, что диву даешься.
Устанавливается уже такой стиль: каждое резкое слово обернуто, словно стекло, в стружки, в обволакивающие оговорки. <…>
Читаю вновь «Доктора Живаго». Отдельные прекрасные места, но в целом я был прав — слабый, очень слабый роман. Странная претензия автора все главное сообщать через диалог, которым он владеет почти по-детски. Иногда он так натянут и искусственен, что непонятно, как Б. Л. сам этого не увидел. Натяжка за натяжкой и все целое странно и неживо. И рядом с этим глубочайшие прозрения и тонкости.
11 сент. <…> Рассказы Ц. И. [Кин] о разном: о смерти Дивильковского[125] и о его сыне и Сталине на банкете, о странной купюре в первом варианте воспоминаний Аллилуева о Ленине в 17-м году, о том что Сталин до того, как женился на Надежде Аллилуевой, жил с ее матерью, женой Аллилуева и тот его ненавидел[126]. Все это надо бы подробно записать.
Ц. И. — умный, симпатичный человек и многое помнит и знает. Она, увы, сердечница и часто болеет, но и работает тоже много: референт по итальянской литературе в журнале «Иностранная лит-ра». <…>
Взял у Ц. И. телефон Петра Якира[127], с которым я однажды встретился в лагере, когда его отправляли из Ерцевского массива[128] на Воркуту, но не знаю еще, буду ли звонить, хотя поговорить с ним о многом мне было бы интересно.
14 сент. <…> В № 17 «Театр. жизни» [последние два слова вставка от руки — почерк автора] статья Игнатовой о «Трех сестрах» с восторженным отзывом об Эмме. Послал ей два экземпляра. <…>
Появилась тень надежды, что У Тан сумеет своим посредничеством уладить конфликт между Пакистаном и Индией. А военные действия там продолжаются.
Обе пары ботинок дырявые. Собирался покупать новые. Но это 30 р. Решил отдать в ремонт: обойдется 6 рублей[129].
15 сент. [АКГ узнает, что арестован Синявский] <…> еще молодой, но очень солидно выдвигающийся критик, автор предисловия к новому однотомнику Пастернака, эрудированный, тонкий, добросовестный и принципиальный человек. <…> Я с ним не был знаком. <…> Слышал от Н. Я., что это «симпатичный бородач». <…> Говорят, он не трепач, жил замкнуто, недавно у него родился ребенок, трудные жилищные условия: из-за них у него мало кто бывал.