Дневники св. Николая Японского. Том ?I
Шрифт:
Католичество и Протестантство ныне в мире в полном расцвете. Миллионами образованных умов, развитых сердец и крепких воль они обладают и располагают. Что же удивительного, что они везде имеют успех. Это — туча, нависшая над миром. Но Бог допускает это. Даже больше! Бог, вероятно, и помогает доброму в Католичестве и Протестантстве, ибо доброе везде — Божие. Вот и здесь, над Японией, все более и более собирается и нависает эта туча. — Печалиться ли, как я вчера делал? Но ведь это же малодушие, маловерие, нетерпение и гордость. Мы же знаем, что истина победит; так давай–де нам победу сейчас! Своею маленькою пядью — не иначе мы хотим мерить протяжение времени, и сфальшивить–де можно, как купец, поскорей притянуть к себе конец! Обладание истиной должно доставлять спокойствие, иначе мы сами не верим в свое обладание. Придет время: образованные умы, ныне служащие инославию, сами же разнесут его по клочкам, как ложь; а ныне невежественные умы православные — разовьются и отравят в себе весь блеск Православия, — и пойдет оно волнами по лицу земли, — не облаками и тучей. Вместо католического рабства узнают люди подчинение истине, вместо протестантского своеволия возлюбят свободу. — Так не печалиться же, а делать спокойно свое дело с радостною уверенностью
1887 год
30 мая/12 июня 1887. Суббота.
Сегодня в четыре часа вечера Ольга Ефимовна, графиня Путятина, уехала в Йокохаму, завтра уедет в Сан— Франциско и дальше домой. А только что наступило ей время творить дело, для которых четырнадцать лет ждал ее: предлагали представить ее Императрице, — значит, открывала случай познакомиться с Императрицей и говорить ей о вере. Но «на меня целый год не обращали внимания», то есть когда она жила в Тоносава, зачем я не бросал Миссии и не летел ухаживать за ней? и тому подобное. И глупа же! А сколько самолюбия и каприза! Поди ж ты, проникни сквозь эту чуть не ангельскую оболочку. Ведь чуть ли не врагом Миссии и всей здешней Церкви уехала! Что Женскую школу ненавидела всей душой — это верно: и из–за чего? «Никто–де не скажет: не нужно ли для вас что сделать, — один полицейский только и предложил сию услугу». А сама оттолкнула от себя школу, да и всех христиан, так что и зайти–то боялись. Скатертью дорога! Знать не годится для дела, что Божий Промысел не удержал ее здесь. А яд дрязг в о. Анатолия (вчера вернувшегося из отпуска) влила, когда сегодня, затворившись полтора часа, завтракала с ним наедине, — это по физиономии его видно, — совсем другой, чем был утром. Урок мне — ни с кем никогда не говорить о людях нехорошее, — укротить навсегда порыв чесать язык, — с нею же, к несчастию, болтал, что о. Анатолий вял, ленив и прочее — и все это, и многое–многое другое, в чем она, по глупости, не поняла меня; например, вчерашней моей речи ей на исповеди, что ей следует не уезжать, а служить, — все перелито в о. Анатолия и отравило его. Господь с ними! Благодушие и терпение только пошли, Бог!
5/17 июня 1887. Пятница.
День был серый, со свинцовыми тучами все время. И на душе было с утра целый день так серо, так свинцово тяжело, что таких дней в жизни мало, а если бы было больше, то ада не нужно другого. Так грустно, так печально, так безотрадно и теперь, что, должно быть, это вот и есть то страшное состояние, когда Благодать Божия совсем отстает от человека; только, Боже, за что же это? Ужели и без того бедному человеку — так мало страданий, что Ты еще бичуешь его, — к ранам раны прилагаешь! Но за что же? Чем мы, бедные, виноваты, что грех прежде нас существует и что мы, рождаясь, точно в кипящий котел попадаем? — Какая причина грусти сегодня? Да много причин. Во–первых, эта вечная азбучная работа; у другого есть движение вперед; здесь — вечно повторение одного и того же — все в самых простых понятиях и фразах; возвыситься — ни на дюйм нельзя; кричат — «не понимаем! Не спеши, нужно записывать», — это каждый год, каждый курс, почти двадцать лет! Пусть бы работа приходская, с народом — можно хоть в нравственности двигаться, — здесь сфера школьным понятиям, вечно вращающимся на одном и том же, — что за мертвенная работа! Но к концу года как это нравственно, умственно и физически утомляет, при 4–5 классах ежедневно, в пятьдесят один год жизни, — без надежды отдыха даже во время каникул! Во–вторых, неизвестность, ведет ли все это к чему–либо путному, или все это пойдет прахом! Вон Сакума уходит же в протестантство и уволакивает своего сына (впрочем, ни к чему не способного молодца, — вчера взял его из школы), а слушал уроки в Катихизаторской школе целый год. Конечно, Православие — свет в сравнении с протестантством; но почти все японцы зауряд такие холодные ко всему, кроме интересов плоти, что в отчаяние приводит. Полтора года благодеяний — большое жалованье — почти ни за что — и ни искры доброго чувства в душе! Там — аглицкий язык, вязанье шапок и прочая цивилизация — туда! Кстати же, за дрянную службу в школе гувернером, я сделал раз или два выговор Сакума, — «[…]» — и предлог есть на меня свалить вину, что выходит, мол, врагом назвал, — что за низость! Впрочем, отчасти и мне урок — не делать гневных выговоров, хоть бы и сто раз справедливых, чтобы не подавать этим мерзавцам поводов к злоречию. Эх! Скоро ли я обращусь в камень! Пора бы, как давно по душе пора обратиться в прах, и как я жду этого, Боже, как жду! — В-третьих, одиночество, — что за безотрадное одиночество суждено мне! Не с кем целые годы слова по душе перемолвить! В-четвертых, оставление благодатью Божиею, — И вот вследствие всех этих причин и других (нынешнее чтение, навевающее прескверные мысли монографией еретиков Нестория и Евтихия) — такое давящее состояние души, что сегодня на классах едва мог пересилить себя, чтобы говорить лекции. Боже, не дай еще таких дней! — Но нельзя как–нибудь сделать, чтобы таких дней не было? Разве с еще большим усердием предаться исполнению долга? А восполнить себя что, — совесть говорит: Помоги, Бог!
1888 год
4/16 марта 1888. Пятница на Масленой.
Гуляя в Уено, в моей любимой тихой широкой аллее; изредка только прохожие прерывают течение мыслей; а шум верхушек почтенных сосен, или разом брызнувший сноп лучей на прогалинах от тени — такие успокаивающие и светлые мысли навевают. В прошлом и запрошлом году почти в этом время (в Рождественские отдыхи) там же гуляя, и почти теже мысли, тоже настроение; от той же апатии и уныния старался отделаться. Ныне что за уныние все эти дни, навеянное письмом Победоносцева о том, что Высокопреосвященный Иоаннский уже предлагал в Совете Миссионерского Общества
1. Молиться всегда, не в пост только, молитвой Святого Ефрема: «Господи, Владыко живота моего! Дух праздности, уныния и прочее… Боже, помоги! И без того я один на Миссии, а уныние — и последнего отнимает от дела Божия! Праздность — вследствие уныния — как она вредна и для Миссии, и для меня же самого, расслабляя и без того слабую душу! И что приятного в праздности? Ну, вот вчера, отдыхая от занятия, читая дрянь, успокоенный нервами — разве чувствовал удовольствие? Чувство человека на приятной лужайке, но с загрязненными сапогами, о чем забыть не можешь, — так и это приятное чувство отдыха и в тоже время сознание праздности и безделья с унынием впридачу.
2. Стараться приобрести «кротость», которой у меня решительно нет. В ссорах, раза три–четыре бывших с покойным Яковом Дмитриевичем Тихаем, я был прав, но кроток не был, — и это меня теперь мучит; пусть же будет урок для будущего — поступаться правом своим в пользу любви и кротости, которые и суть благое иго, даруемое Спасителем.
3. Всячески стараться поскорее кончить постройку Собора, после чего со сдачею моих школьных обязанностей вернувшимся из России, — я буду иметь возможность посещать Церкви. — Тогда ежегодно: полгода — на посещение Церквей, полгода — на переводы Богослужения.
4. Чтобы не забыть эти решения, непременно же с завтра — ежедневно, несмотря ни на какие дни, вставать в три часа, — ложиться между 10 с половиной часами и после обеда не отдыхать, а если в сон станет очень клонить, прилечь на четверть часа. Помоги, Апостоле Павле, — огненнодеятельный из людей! Помогите и Вы, Святые братья — Кирилл и Мефодий, — житие которых профессора Малышевского только что прочитал!
Вечером.
Говорить со всеми, даже с порочными, как с этим мошенником Ильей, — кротко, разумно, от любви — тогда слово большею частию будет производить хорошее действие, по крайней мере не будет вредить; говорить же гневно, гордо, нетерпеливо, — слово будет гнилое — люди так и примут его, и, кроме зла, ничего не выйдет; попробуйте гноем брызнуть на кого, — всяк вознегодует, станет стряхивать, противиться; душевные болячки — гнев, ложь, гордость, нетерпение, злоба, ненависть и прочее — не менее гадки, чем телесные, — из гнойной раны — гнева, гордости и прочего — брызжущее слово — вонюче, мерзко, — оттого и у людей возбуждает — в противодействие — тоже гнев, злость и подобное, — как и лошадь лягнет, когда ее хлестнут; итак — слово кроткое, любовное, разумное ко всякому; и кто его не примет — ему же хуже, а мне вреда не будет.
11/23 мая 1888
(Была рекреация, но дождь; в Россию нужно отправлять Климента Намеда и Сергия Сёодзи. День какой–то больной, недужится).
Что такое похоть? Это что–то чуждое природе нашей. Или нет? Так душе разве свойственно объединение, блуд и подобное? Конечно, нет. Телу? Тоже нет, — тело, коли душе нужно, только забыть и о пище, не только о пресыщении, тем более и блуде. И выходит, что грех и похоть — не в природе человека, а лишь «у зверей ее лежит» (Быт. 4, 7). Диавол же вбрасывает в человека семена похотей, пользуясь сею близостью оных к природе человека, оттого–то всякое искушение и приписывается диаволу, как и должно, — без него похоти были бы [?] инертны.
22 мая/ 3 июня 1888
Если когда, то сегодня особенно я понял необходимость соблюдать праздники. Сегодня воскресенье; кроме того, было поставление диакона (Сайкайси); но никогда — целый день я не был в таком ужасном расположении духа, как сегодня. Я рад бы был умереть, уничтожиться, быть чем угодно, только не на своем месте, словом, был несчастным и грешным человеком, — и это из не соблюдения заповеди Господней о празднике. Утром — с семи часов было занятие с Накаи — чтение и исправление перевода моей речи Русской Церкви от лица Японской, по случаю 900–летия; работа заняла два часа, работа — совсем будная, утомляющая, а не успокаивающая; потом — о постройке — дело насчет крестов, совсем возмутившее меня, — человек требует 6% награждения за то, что поставил сумасшедшую цену за кресты и сделал очередной невозможный заказ ему крестов; дал ему заметки, налепленные им на его бумаге. В Церковь к торжественной встрече пришел совсем расстроенный. То есть это и не было бы расстройство, если бы был день деловой, — по–деловому все и пошло бы: одного бы поправил, другого выбранил и делу конец, но к празднику–то все это не идет; к молитве неподходяще, с миром душевным, попутным для молитвы, несогласно. Оттого и в Церкви — все не успокаивало, ошибки — и нелепые ошибки несносных купцов–японцев, которым хоть тысячу раз повторяй — забудут и переврут — возмущали; молился плохо; только в Таинстве Священства — видимо, благодать Божия есть — слезы едва мог удержать при поставлении. После службы опять будет дело: жена Ильи за деньгами пришла вопреки всякого права Ильи на получение, о чем вчера и предыдущие дни было несколько раз говорено. Это вновь возмутило меня, и затем весь день испорчен: не молился, как следует, не отдохнул душой, как следует (а завтра нужно опять за трудные недельные дела). Никогда я не был в таком скверном, несчастном, убийственном, адском, ужасном расположении духа, как ныне. Это адское мучение! Господи, дай умереть!
11/22 октября 1888
Завтра отправляюсь в Сендайскую Церковь; вернувшись, сдам свои классы в Катихизаторской Симеону Мии и стану посещать окрестные Церкви; состояние постройки храма теперь уже позволяет это. Без присмотра все разленились, и истины не узнаешь; например, в прошлом году переменили священника в Сендае: о. Матфея Кангета вывели в Нагоя, а о. П. Сасагава в Сендай; оказывается, что это сделано было вследствие интриги; всего четыре негодяя в Сендае решили прогнать строгого о. Матфея и прогнали, а мы в прошлом году на Соборе думали, что для пользы Церкви делаем перемену. И эта интрига стоила ослабления Церкви в Тоокайдо, ибо там о. Сасагава очень полюбили, и в Сендае, и от него зависящих Церквах, ибо там больше пригоден о. Матфей. Урок мне хороший! Знай сам все непосредственно, тогда не будешь игралищем мерзавцев, для которых интересы церковные ни по чем. Помоги, Боже!