Дневники
Шрифт:
Вчера, в ответ на хамское письмо А.Фадеева ответил не менее хамским письмом125. И вчера же телеграмма из Союза: “Не поедете ли в Челябинск написать очерк об оборонном заводе”. Почему в Челябинск? Почему — телеграмма на Союз? Ах скотина!
Иду в три часа к комиссару Анисимову сговариваться относительно поездки в Таджикистан.
Несомненно, что пребывание в горах зарядило доброй мерой безразличия и спокойствия. Тоски как не было. Писать не хочется.
Читал “Таинственный остров” и Плутарха. Похоже-, что людям жилось еще хуже, чем
Комиссар сказал: а) наши наступают на Ленинградском фронте; б) по сведениям тех же турецких газет — сосредоточили огромные войсковые силы возле Воронежа, собираются удержать любой ценой. Турецкий президент сказал: “Турция будет хранить нейтралитет, но, если ей придется выступить, она выступит на стороне Антанты”.— Англичане сосредоточили большие силы в [нрзб.]. Волнения в Индии позволяют думать, что Япония вторгнется в Индию и тем самым мы будем избавлены от вторжения.
29. [VIII]. Суббота.
Очень странно. Вчера комиссар обещал поехать на охоту, а сегодня даже и не позвонил. Мне думается, что нет надобности и ехать в Таджикистан в такое суматошное время.
124
Был в библиотеке, разговаривал с Салье о переводе романа Айбека о Навои126.
Вторая статья А.Толстого: “Как пошла русская земля”127. Бред! — Неужели это может иметь,— если не научное, так агитационное значение? Черт его знает, все возможно.
Читал “Карамазовых”.
30. [VIII]. Воскресенье.
На фронте ничего существенного. Этого не было давно. Между тем в эпизодах сообщается об атаках немцев и прочих, что было и вчера.
В первое занятие Ростова немцами жители взяли с почты приемники. Немцы, войдя, приказали приемники сдать. Жители просто поставили приемники на тротуар. Так они и стояли, и никто их не брал.
Достоевский пишет ужасно неряшливо. Перед ним — вычищенные и выглаженные многочисленными редакторами — многочисленные современные писатели, как боги перед щепкой. Но эта-то сухая щепка, которая замкнет храм, где и задохнутся эти боги.
Сейчас все крайности: героизм величайший, трусость величайшая, ложь величайшая (“Исследование” Толстого о “том, как пошла русская земля”). Понимание сего — величайшего, равно как и презренье ко всему — величайшее,— боже, неужели же из всего этого великого получится лужа вонючая, из которой и шелудивый пес не пожелает напиться?
Был у Лукова. Заболел он, поев в нашей столовке СНК. Лукова выселяют, т.к. в дом его вселят эвакопункт. Луков говорит, что на железной дороге сейчас хуже, чем в прошлом году.— Билет из Баку, по спекулятивным ценам, на пароход стоит 20.000 рублей.
— Хочу поскорей поставить “Два бойца”128, скопить денег и уехать в Москву,— сказал Луков.
Вечером заходил Радыш. Нашел геологоразведку, куда можно поехать. Хорошо бы. Писать не хочется, да и зачем, когда о романе не могу узнать два месяца?
31. [VIII]. Понедельник.
Неожиданно
125
лось совершенно неожиданно — отсрочка по призыву. Хорош солдат!
В “Правде” напечатана пьеса А.Корнейчука “Фронт”129. Вот уж действительно фронт! Участвуют одни мужчины, какая-то санитарка Маруся не в счет. Командующий фронтом — набитый дурак, хотя и с четырьмя орденами. Видимо, символизирует собой старое, или, вернее сказать, устаревшее командование, которое, кстати сказать, позорится вплоть до первых пятилеток. Вся ставка на молодежь! — вот идея пьесы. Боже мой, что за глупость! Или же умных стариков не осталось?
Лазарет. Подвал. Читал про Ленина из “Пархоменко”. Затем о Горьком130. Слушают очень внимательно. Много командиров. Комиссар сказал: “Вот этих трех расстреляют, наверное”.— “Почему?” — “Немцев хвалят”.— “Зачем лечить?” — “А пусть, сволочи, понимают!” Второй рассказ об организации немцев: сбросили в лесу парашютистов. Их перебили легко. Так немцы после того три недели ищут их! — Сбрасывали с самолетов продовольствие парашютистам. А наши питались,— и тут же наш шофер должен был сбросить продовольствие нашим на передовую линию обороны и не сбросил,— сбросил на вторую,— испугался. Командир с такой детской радостью рассказывал о немецкой еде, что я спросил:
— А вас что же плохо кормили?
— Зачем плохо? Но неаккуратно доставляли,— и тогда я понял, что ему не хотелось жаловаться и он говорил о шофере как-то в третьем лице.
1. Вторник.— Сентябрь.
Три года войны. Из всех знакомых никто и слова не сказал об этом.
Был в комиссариате. Признаться, идя туда, я волновался. Еще в феврале я записался на учет временно и полагал, что давно мне пора встать на полный учет. Но февраль и сентябрь бесконечно далеки. В комиссариате грязь, орут какие-то бабы, во дворе в очереди. Писарей мало,— какого-то писаря тут же поймал мальчик из НКВД как неявившегося на мобилизацию — и чепуха полнейшая. Я сам заполнял бланк отсрочки,— и мне его подписали, не читая, и начальник отдела, и комиссар Земляной. Грязь. Курят. Писаря обсуждают качество купленных дынь с людьми мобилизу-
126
емыми, и все им подобострастно объясняют качество. На столе разбросаны бумаги. Полнейший развал.
Отсюда и пьеса “Фронт”. Надежда Алексеевна ничего не знала о пьесе, но она, со слов Толстого, сказала, что армия реорганизуется “на ходу”. Что это значит, пока непонятно, понятно только одно, что Корнейчук написал, как говорит Погодин,— “Верняк”. Очень странная манера объясняться с народом через пьесы: “Новое орудие Костикова131 уничтожило 40.000 человек зараз”,— как передал Толстой, который это слышал от Андроникова, а тот видел “своими глазами” и даже описал: “На раме труба, а внизу мешок”, один человек может перетаскивать и стрелять.