Дневники
Шрифт:
22. [II]. Понедельник.
Выходил в Союз и Воен[ный] комиссариат — бумажки “броня”. Ветеринарный фельдшер убеждал комиссара мобилизовать его, не давать отсрочки. Комиссар сказал:
270
— А вы бы переквалифицировались. Лошади все равно все передохли. Мы давно не приглашаем ветеринаров.
Приходили из “Гудка”, приглашали писать. Многозначительно говорят:
— К нашей газете за рубежом приглядываются. Мы можем сказать то, что не скажет “Правда” и “Известия”.
Ну а мне-то не все равно?
Исправил
“Посл[еднего] часа” нет. Хорошо, что не подгоняют победу к юбилеям, но все же настроение падает. Видимо, мешает распутица. В Москве оттепель, почти слякоть.
Читал свод статей по Достоевскому: современников и более поздних. Убожество ужасающее. Прекрасен только Вл[адимир] Соловьев да К. Леонтьев,— и не потому, что они правы в оценке, а потому что талантливо, и ощущали, что Достоевский — сооружение больших размеров, гора. А мелкота, что ж: “На войне бывал, рыбу громил”.
23. [II]. Вторник.
По приглашению “Труда” пошел на Выставку 25-летия Кр[ас-ной] Армии, чтобы написать статью. Посмотрел,— и отказался. Худо не то, что плохие картины,— можно из плохих картин сделать хорошую выставку, да и батальные картины редко бывают прекрасными,— а худо то, что от Выставки впечатление такое, что люди посовали что попало и куда попало. Могла быть одна комната картин, и две,— и ни одной. По залам ходили тощие люди в черном, преимущественно художники и их жены, скучая глядели на рамы, именно на рамы, а не на картины. Наверное,
271
здесь где-то в углу выставлен будущий великий художник,— но вокруг него столько пыли и сора, что разглядеть невозможно... К тому же я шел туда пешком, устал...
Вечером зашел Б. Д. Михайлов. В международной обстановке изменений нет, разве что наши отношения с союзниками становятся все холоднее. Закрыта “Интернациональная литература”2б8; поскольку, мол, этот журнал стал англо-американским — “а это нам не нужно”. Говорят, будто бы, открывают “Красную новь”269 — “вы бы позвонили Щербакову, спросили”,— сказал Михайлов. Я ответил: “Еще подумают, будто бы я рвусь в редколлегию, где я состоял”. Пограничник Иван Богатырь пошел искать “языка”. Ночь. Он из кустов видит: около немецкого блиндажа что-то выдают солдатам. Подполз. Автомат.— “А не получить ли мне автомат?” — подумал он. Вышел. Осенний дождик. Темно. У фонаря каптенармус на аккуратной немецкой ведомости отмечает, что выдано. Иван прислушался, что говорят. Поймал. Пробормотал имя... Ему сунули ведомость — он и расписался по-русски — “Иван Богатырь”, пока немец отворачивался за автоматом. Получил автомат и две обоймы — убежал. Лагерь пленных. Комендант Великих Лук, которому Гитлер обещал переименовать город в его честь. Его просят доложить пленным, как он защищал Великие Луки. Он поправил на шее железный крест и начал: “Я —
24. [II]. Среда.
Позвонила Екатерина Павловна — поздравила с днем рождения. Была в Горках — полное разорение. Да и то сказать — что может уцелеть, если проходили мимо армии! То же самое у нее на даче в Барвихе. Все поломано и побито.
Утром — комиссариат. Заполнял анкету, вернее заполняла какая-то грудастая девица, которая никак не могла понять — как
272
это я не служу? — И была довольна, когда я ей сказал — “Ну пишите — служу в Союзе Советских Писателей”.
Вечером — Ник[олай] Вл[адимирович] и Бажаны, который [М.П.Бажан] все не может улететь в Харьков. Николай Владимирович к дню рождения подарил мне “парабеллум” с патронами, а Маня стихи мрачного свойства о “Старом доме”. Ужас как мрачно. Идут разговоры, что немцы контратакуют нас.
25. [II]. Четверг.
Похоже — “контратакуют”: во-первых, после долгого перерыва, в сводке нет наименования занятых нами мест, а о контратаках упоминается. Может быть, конечно, это просто боязнь... Рузвельт, отвечая радиокомментатору, сказал, что нет оснований думать, будто русские, прогнав немцев, закончат войну. И так как это стоит на первом месте, то странно... Конечно, прогнать немцев до советской границы, не так-то легко...
Был на заводе “Динамо”, в литейном цеху.
Вечером — хлопотал о Мане: чтоб дали доучиться, а не брали в ФЗО. Кажется, удалось без особого труда.
Говорил директору завода:
— Кажется, немцы здорово разрушили Харьков. Он отвечает:
— Не знаю, как немцы, а я его разрушил основательно. В электростанции взрыв организовал такой, что теперь и говорить неудобно: не только здание разрушилось, но и в фундаменте трещины по полметра.
26. [II]. Пятница.
Сидел — переваривал вчерашнее посещение завода. Надо писать!
Сводка — “Наступательные бои”.
Без пунктов — взятых. Телеграммы из-за границы подобраны, требующие, так или иначе, второго фронта. Одна говорит, что, если, мол, дать немцам сейчас два месяца для поправки (подразумевая весну), то это будет непоправимой ошибкой, которую не исправить в два-три года. Возможно, конечно, все это отвод глаз — ссора наша с англичанами и американцами, “убедительнее” статьи — для того чтобы внезапно открыть второй фронт. Но нет ничего удивительного в том, что англичане и американцы боятся
273
расшатанной Германии, как бы не появился в ней большевизм, из-за боязни готовы пойти на все.
Город усиленно готовится к газовой войне. Приятель Татьяны, газист,— сказал, что так как против этих газов не действительны противогазы, то им приказано выводить население из зараженных пунктов. Было два случая подлета к Москве бомбардировщиков... И если к этому добавить слова Бажана, который приходил сегодня ко мне за книгами,— что немцы сосредоточили в районе Ржева 90 дивизий, то есть миллион, то настроение Москвы будет слегка понятно.