Дни испытаний
Шрифт:
Александр Семенович хотел было обойти старика, но тот поднял свое морщинистое серое лицо. Дремота еще не отпустила его. Один глаз был полузакрыт, но другой смотрел трезво и жестко.
— Ну? — нервно спросил Александр Семенович.
— Сам знаешь, — ответил старик, мигом проснувшись и поспешно вскочив с пола.
И поспешностью и тихим голосом старик подчеркивал униженность и смиренность.
— Опять? — спросил Александр Семенович.
— Опять.
— Ты что, — негромко продолжал Александр Семенович, — забыл, что
— Как я мог забыть, как можно?
— Значит, плюнул, плюнул на то, что тебе говорил. Плюнул, мерзавец!
— Мерзавец и есть. Я же… Ты ругаешь. Я лишен…
— Я тебе… Ты у меня… Ты у меня закаешься…
И угроза, и унижение были на пределе. Но последнее в более выгодном положении: оно не требовало действий. Угроза же нуждалась в осуществлении, иначе она теряла свои ударные качества, переставала быть собой. Нина поняла это, сжалась в комок, ожидая, что Горный сейчас не просто прогонит этого нечистого старика, а спустит его с трех крутых длинных лестниц.
— Если еще, еще раз посмеешь прийти!
Что это? Угроза сдалась.
— Да я, да разве я… Никогда.
К унижению теперь примешалась ирония. Нине даже показалось, что не только теперь, а гораздо раньше.
— Я хотя и лишен, но я никогда…
«Чего он лишен?» — мелькнуло у Нины.
— Никогда! Мне так — кинь что-нибудь на бедность, кинь, и я уйду, испарюсь. Мне, главное, мелочишку. — Старик наклонился к Александру Семеновичу и что-то шепнул ему.
— Что-о?
Угроза снова обрела свои права. Но и унижение не сдало позиций, не отказалось от иронии.
— Ведь старыми… По твоим-то размахам. Что это для тебя?.. А мне… меня осчастливишь.
— Ты… Ты что, думаешь, поехал на мне!
Яростная угроза вновь достигла предела. И, как это-ни было странно Нине, Горный снова сдался. Опустил руку в карман и, вынув несколько бумажек, сунул старику.
— Имей в виду, последний раз.
— Да уж последний, — почти с откровенной иронией подтвердил старик, проворно спускаясь с лестницы.
— Что сделаешь — вместе служили, — криво улыбнулся Горный. — Сколько раз гнал его… Он опять… И ведет себя, словно я ему должен…
Александр Семенович отворил дверь. Но Нина шагнула к лестнице.
— Знаешь, я уже согрелась и — мне пора домой.
— Да что ты, Нина! — Александр Семенович тянул ее за рукав. — Из-за какого-то пьяницы…
— Да нет, он тут ни при чем. Мне просто расхотелось. Сама не знаю почему.
Нина действительно сама не знала, почему ей расхотелось идти к Александру Семеновичу.
— Александр Семенович, когда же? — спрашивала Галя.
— Ах, эти мне комсомольцы, передовой отряд молодежи, — шутил Александр Семенович.
— Все переходят, а мы чем хуже? — настаивала Галя.
Речь шла о переходе на коллективную материальную ответственность.
— Всюду люди доверяют друг другу, а
— Подождите, Галя. Вы напрасно тратите красноречие, — улыбается Александр Семенович. — Меня агитировать не надо. Я ведь только прикидываюсь малосознательным. А сам вот примеряю… — Александр Семенович произнес это слово задумчиво, неторопливо, словно бы действительно примеряясь к чему-то. — Примеряю, когда удобнее провести учет. В ближайшие-то дни, пожалуй, не удастся. С планом… мы и так отстаем.
Обязательства, коллективная ответственность, учет, план — все это кажется Нине не таким уж важным и значительным. Все это куда мельче без остатка захвативших ее чувств и переживаний.
Раньше всю нежность, все заботы она сосредотачивала на отце. С отцом ее объединяла и большая интеллектуальная дружба. С ним они рассуждали о прочитанном, философствовали об увиденном, пережитом. С ним она открывала мир.
После смерти отца образовалась пустота, которая, как казалось Нине, стала заполняться лишь с появлением Александра Семеновича.
Правда, после той встречи со стариком остался неприятный след. Словно на гладкой озерной поверхности появилась мелкая рябь. Но непрочная рябь вскоре сгладилась. И тогда Нина, осуждая почему-то себя, а не Александра Семеновича, потянулась к нему с новой силой. Ей казалось, что чувство ее достигло предела, что она без остатка поглощена им. Но завтра оно было еще сильнее, она еще с большей полнотой растворялась в нем.
Занятая своим, Нина равнодушно отнеслась к тому, что в магазине начался учет. При ней он проводился уже третий раз. Она даже не обратила внимания на то, что учет начался раньше, чем обещал Александр Семенович.
В магазине появился знакомый Нине пожилой инспектор торга. Это он не так уж давно поздравлял ее со званием младшего продавца.
Нина вместе с другими девушками по указаниям дотошного, ничего не берущего на веру инспектора, ворочала мешки, ящики, ставила их на весы, снимала, передвигала. А думала только о своем. Спроси ее, что она держит в руках, ответит не сразу.
— Нинка! — Галка испуганно смотрит на нее. — У тебя же не хватает! Почти сто килограммов печенья и еще больше сахару.
— И конфет, и шоколадных наборов, — округлив и без того круглые глаза, восклицает Верочка.
— Что? — изумленно переспрашивает Нина.
— У вас недостача, — жестким, скрипучим голосом говорит инспектор из торга.
— Что? — повторяет Нина. И только тут до нее доходит смысл тяжелого слова «недостача».
Появляется Горный. Обычным своим лениво-добродушным тоном бросает:
— Давайте-ка вместе снимем остатки в кондитерском. Никакой там недостачи не может быть.
Рядом с Александром Семеновичем и Нине становится спокойнее. Конечно, не может быть, это какая-то нелепость.