Дни мародёров
Шрифт:
Rockabye Baby — Where Is My Mind
====== О том, как важно не быть Блэком ======
...31 июля 1976 года...
Сириус Блэк
Громкая музыка распирала дом изнутри, выдавливала красивые мозаиковые окна, ударялась об крышу. Казалось, что это и не музыка вовсе. Казалось, что дом кричит, вопит от боли.
Сириус взмахнул палочкой, как хлыстом — и стойка с головами домашних эльфов разлетелась на куски. Еще один взмах — и картина именитого предка превратилась в обугленное пятно на стене.
— Еще одно пятно на репутации, матушка! — заорал Сириус и высоко запрокинул бутылку дорогущего виски. Большая часть попала в рот, остальное
— Твое здоровье! — рявкнул он, перекрывая грохот музыки, крепко затянулся и затушил сигарету о ближайший портрет. Человек, изображенный на нем, с воплем бросился прочь. — Пошел к черту! — крикнул ему вдогонку Блэк. — К черту это дерьмо... — шепотом добавил он.
Не далее как сегодня утром, роясь в столе матери в поисках денег, он обнаружил письмо, на котором значилось: «Сириусу Ориону Блэку». Распечатанный конверт валялся среди кучи старинного фамильного хлама. Бумагу конверта покрывали пятна, какие-то незначительные записки на память, опечатанные коричневым ободком от кофейной чашки. Не колеблясь ни секунды, Сириус открыл конверт. Из него он узнал, что его любимый дядя Альфард скончался еще в начале весны от укуса Ядовитой Тентакулы. Не успел Сириус как следует переварить эту новость или хотя бы осознать ее, как обнаружилось, что дядя оставил ему немалое наследство в виде первого особняка Блэков, шестизначного банковского счета и маленькой винодельни. В своем письме Альфард (знакомый почерк вызвал у Сириуса жжение где-то в области солнечного сплетения) выражал надежду, что раз уж Вальбурга Блэк все равно решила после смерти передать все свое имущество младшему сыну, то, наверное, не откажет своему бездетному одинокому брату в последнем желании и позволит ему обеспечить его любимого племянника...
Даже дочитав письмо до конца, Сириус все равно не смог до конца осознать написанное. Дядя Альфард? Его дядя Альфард? Его единственный настоящий отец?
Да нет. Это бред. Это не правда. Просто не правда и всё. Этого не может быть. А то, что в завещании стоит печать и оно заверено гоблином-нотариусом... это тоже неправда. Всё неправда.
Какое-то время он просто слонялся по пустому дому с письмом в руке, натыкался на стены, останавливался, потирал грудь. Ему все казалось, что кто-то шарахнул его пыльным мешком по голове, и потому он двигается как в тумане. Горло и грудь сдавило, так что он не мог дышать. Сириус сам удивлялся своему спокойствию и пришел в себя только когда осознал, что лицо у него мокрое от слез (когда они пошли и закончились?), а губы искусаны в кровь — потому во рту так солоно, а губам больно.
Тогда-то тупой шок и онемение сменились тупой безотчетной яростью.
Письмо пролежало в ящике не один месяц. Вот как. Ни мать, ни отец даже не потрудились сказать ему о том, что его единственный настоящий родитель погиб.
Что ими двигало Сириусу было уже безразлично. Они давным-давно не были семьей — в том теплом смысле, который вкладывают в это слово нормальные люди.
Тогда-то он и начал собирать вещи, стараясь держать себя в руках. Но последней каплей, прорвавшей плотину шестнадцатилетнего терпения стал тот момент, когда Сириус прошел мимо гобелена в гостиной и обнаружил на месте дяди Альфарда уродливое обугленное пятно. А рядом с ним он тут же нашел еще одно точно такое же, подумал, что у него от потрясения просто двоится в глазах: имя
Первым желанием было содрать семейную реликвию со стены и разорвать ее на тысячу клочков. Но это у него не вышло и Сириус отвел душу, швырнув в гобелен какую-то дохренища дорогую вазу.
И тогда его понесло...
Подпевая солисту во всю мощь легких, Сириус станцевал вниз по лестнице и пьяно врезался плечом в стену. Перемахнув через ограду площадки второго этажа, с грохотом приземлился на пол, вскинул обе руки и изобразил страстное соло на невидимой гитаре, после чего лихо развернулся, вскидывая палочку. Заклинание пролетело через весь холл и гостиную и с хрустом вырвало красивую резную дверцу из лакированного деревянного бара у камина.
Замерцали гладкие бока спрятанных в нем бутылок. Сириус победно вскинул кулак, вскочил, врезался в стену и протанцевал в гостиную. Хрустальный канделябр настороженно проследил за ним всеми своими бусинками и трусливо задребезжал, когда из комнаты наверху на него снова обрушились басы припева.
Сириус широко раскинул руки и поприветствовал новую песню потоком счастливейших ругательств. Пьяное заклинание, неосознанно сорвавшееся при этом с его палочки, оказалось таким мощным, что окна в гостиной со звоном лопнули, выпуская наружу царящих в доме демонов младшего Блэка.
Вытащив из бара первую попавшуюся бутылку, Сириус шарахнул ее горлышком о край бюро, поднес к губам опасно оббитое стекло и, глотая вино, вплотную подошел к гобелену. Черные пятна на ткани жгли Сириуса так, словно Вальбурга выжгла их не на ткани, а прямо у него на сердце.
Сделав последний мощный глоток, который немного иссушил болезненное жжение, он ткнулся лбом в колкую вонючую ткань и крепко зажмурился.
«Ему годика три. Этот гобелен — его первое воспоминание. Мать держит его на руках, такая родная-родная, от нее вкусно пахнет, и она очень теплая. Она поднимает руку и показывает пальцем на изображение темноволосого мальчика. — Это ты, Сириус, — говорит она, и он доверчиво кладет на ткань маленькую ладошку рядом с ее ладонью...»
Сириус тронул гобелен в этом месте, но тут же резко отдернул руку, словно обжегшись, шагнул назад и врезался в бар. Бутылки жалобно звякнули.
Сириус обернулся на звук, рывком выдернул из развороченного дерева какую-то тяжелую пыльную бутылку и, глядя на гобелен, громко продекламировал:
— Коллекционное «Сибилла Вейн», урожай 1891 года! — он вдруг скакнул вперед, замахиваясь, и что было сил швырнул бутылку в стену. Бутылка разбилась вдребезги, темное, почти черное вино заляпало нежно-голубой шелк дивана, к которому Кикимер боялся прикасаться веничком для пыли, стекло брызнуло во все стороны.
— «Гризельда», 1910 год! — Сириус метнул следующую бутылку в воздух и взорвал ее заклинанием.
Как будто небольшой фейерверк из стекла и вина.
Сириус улыбнулся, пьяно покачнулся, переступив с ноги на ногу, и схватился за крышку бара, чтобы не упасть.
Винная коллекция Блэков разорялась бутылка за бутылкой.
Очень скоро почти всю мебель покрыли потеки редчайшего вина, пережившего не одну волшебную войну. В окна лился закат, и осколки прекрасно сверкали в густых медовых лучах. Разбивая очередную бутылку или походя ломая какой-нибудь шаткий столик с лампой или цветами, Сириус чувствовал себя так, словно из него вытягивают длинные ядовитые шипы.