Дни ожиданий
Шрифт:
Но сегодня я читать не буду. У меня есть что рассказать. Я провел отпуск в тайге, где Утоюк никогда не был, и ему многое будет интересно. И про токующего глухаря, и про самую вкусную рыбу в мире — калугу, и про драку лосей, и про черепах в зоомагазине — сто штук в одной ванне.
Утоюк думает о медведе.
— Мы пойдем к нему завтра? — еще раз перед сном спрашивает он.
— Пойдем.
— Ты будешь стрелять, — говорит старик. Это значит — он мне его дарит.
День полон солнца, но морозен. Все-таки скоро весна. Неотвратимость ее в звоне ломких
Собаки идут хорошо, у нас и у них хорошее настроение.
— Скоро кончится сезон, — говорит Утоюк.
Я знаю, на что он намекает. Скоро кончится время охоты на песцов, к нему приедут гости — Тымкувье приедет, председатель пришлет вездеход, и сам, наверно, приедет, — приедут чукчи с других дальних участков, и состоится праздник окончания охоты. В прошлом году я был на таком празднике. К нему готовятся загодя, как только приходит вездеход или трактор с продуктами на сезон, как только добывается первый песец.
У первого песца Утоюк отрезает хвост, ушки, лапки. Можно и целиком его оставить — это не меняет дела. Из ящика с чаем оставляется первая плитка чаю, из других ящиков — первая банка сгущенного молока, первая пачка сахару, из туши оленя — первый кусок, ляжка. И все это хранится до окончания охоты. Хранятся и черепа всех добытых песцов. Черепа расставляются на снегу в треугольник, как шары на биллиардном столе, во главе этого треугольника череп песца, который пришел в капкан первым. Его зубы смазывают жиром, на остальные кидают кусочки мяса. И капканы, которые работали в этом сезоне, лежат в отдельной куче. На них тоже кидают кусочки мяса. Горит небольшой костерок, на нем готовится чай и еда.
В стороне гости выставляют в линию свои подарки — ставить можно все, что ты решил подарить: консервы, отрез на камлейку, связку кожаных ремней, нерпичью шкуру, что-нибудь из посуды — любое.
Участники соревнований бегут до мыса и обратно, финиш у черты с подарками, и каждый подбежавший хватает то, что ему понравилось, но ни в коем случае не то, что поставил сам. В этих соревнованиях проигравших не бывает — каждому достается приз.
Потом, когда все всласть прокомментировали бега, воздав должное первому и успокоив последнего («Ты бы тоже пришел первым, если бы не запнулся на старте, если бы перепрыгнул плавник, а не обегал его, если бы…» и т. д. — все великодушно отыскивают тысячу причин), начинаются соревнования по стрельбе.
После соревнований трапеза.
В прошлом году Утоюк приковылял последним. И мой приз — бутылка «старки» досталась Тымкувье. Я прибежал предпоследним, мне достался песец, его выставил Тымкувье. У меня было время отдышаться, а старик все еще бежал. На снегу стоял последний приз — термос.
Я вытащил из рюкзака флягу и поставил рядом. Когда Утоюк пришел к финишу, он в растерянности остановился. Он один, а подарка два. Что делать? Но кругом был веселый галдеж, все кричали, чтобы он брал термос, и Утоюк взял… флягу.
Нам весело, мы вспоминаем прошлогодний праздник.
— Ты останешься? Подождешь?
— Не знаю…
— Будет хорошо… люди приедут… — уговаривает
Мы сворачиваем в распадок.
Нарта останавливается, старик изучает следы. Следы идут из моря в сопки.
— Сытый умка, не злой… — замечает Утоюк.
— Почему?
— Следы большие, круглые. Смотри. А когда голодный он — след узкий, длинный.
Мы едем дальше, в конец распадка. Туда ведут следы. Собаки почуяли что-то, они волнуются, они бегут быстро. Старик резко осаживает их, вбивает остол между копыльев нарты, достает карабин.
До сопки метров двести, но ветер на нас, и зверь нас не чует. Большая желтая на ослепительном снегу медведица копошится наверху сопки, потом садится и съезжает на заду вниз, совсем как школьница на портфеле с ледяной горки. Рядом с ней кубарем скатывается медвежонок. Она дает ему легкий шлепок, и они снова наперегонки весело бегут в гору.
— Играет… — шепчет Утоюк.
Мы долго смотрим на их игру, потом Утоюк оборачивается и смотрит на меня. Я пожимаю плечами, ставлю затвор на предохранитель и кидаю карабин на нарту. Старик улыбается, прячем карабин в чехол из нерпичьей шкуры, разворачивает нарту, и мы едем домой.
— Это ведь не наш медведь, правда?
Старик кивает.
— Наших песцов трогал другой, да?
Старик кивает.
Мы себя уговорили, и нам легче от несостоявшейся охоты.
…Дома старик долго возится, готовя собакам ужин. Я вижу, что куски сегодня побольше.
— Что-то ты им многовато сегодня нарезаешь, а?
Старик улыбается своим мыслям.
На улице полыхает костер. Стоят морозные дни, и собакам нужна теплая еда, я готовлю ныпаны — собачий суп. В большой чан кидаю пласты снега, потом много мёрзлой крови и нерпичий жир с маленькими кусочками мяса. Потихоньку от Утоюка кидаю в ныпаны несколько горстей муки и размешиваю все доской от ящика. Чай мы пьем у костра.
— Ты останешься на праздник?
Я ухожу в избушку. Возвращаюсь, прячу кулак за спину:
— Угадай!
Он удивленно молчит.
Разжимаю ладонь. Старик смеется. На ладони два кубика из моржового клыка. Их сделал мне Утоюк по типу игральных костей. Только вместо шестерок на каждом кубике — голова моржа. Гравировал тоже Утоюк. Этот подарок всегда со мной уже три года.
— Дай кружку!
Старик выливает остатки чая и протягивает кружку.
— Вот если выпадет два моржа, останусь.
— Три раза кидай, — серьезно говорит Утоюк.
Кости гремят в кружке.
Раз! — двойка и тройка.
Кости гремят в кружке.
Два! — единица и пятерка.
Кости гремят в кружке.
Три! — два моржа.
Высыпаю кубики, прячу их в карман. Старик наливает в кружку новый чай. Интересно, догадался ли он, что я все равно бы остался, даже если бы моржи и не выпали?
Египетские ночи Ванкарема
Сухие руки Кергитваль гладят меня по голове. Я засыпаю, и мне чудится, будто я дома и рядом со мной мама. Я уже давно не был дома. Кергитваль гладит меня по голове, а ее муж, старик Утоюк, лежит в углу на шкурах и слушает по спидоле джазовую музыку. Слушает он сосредоточенно. Вот так же он вяжет сети на нерпу или чинит нарту.