Дни яблок
Шрифт:
— И дапдасдо! — обиженно сказал я. Коричневая длань подёргала мой нос вправо-влево.
— Но лучше послушай, — сказала бабушка. — Одпочину, ты сходишь на рынек, мы приготовим обед и пойдём тебя одчистим.
— Покдошиб и свадиб? — уныло поинтересовался я. Бабушка поморгала.
— Нет, — уверенно сказала она, — ни вaрить, ни крoшить. Какой с тебя навар? Одни кости. Такое.
Чайная рука отпустила меня и с плеском уместилась обратно в чашку. Я оперативно вылил зловредное пойло в раковину, послушав для верности, как оно журчит в трубах. От греха подальше.
— Вы успеваете так быстро? —
— Хотел сказать «старая»? — удовлетворённо переспросила бабушка, смакуя ещё одну неизвестно где взятую конфетку.
— Э-э-э, — пробормотал я. — Ну…
— Старый не всегда глупый, — обронила бабушка, превращая «л» в «в». — Но не люблю это слово: «старость». Оно ни про что. Пустое. Абсолютно.
— Запомню и сделаю выводы, — сдался я. Бабушка скатала обёртку от конфеты в шарик и поколыхала его на ладони, Бася насторожилась, неотступно водя глазами за шуршащей забавкой.
— Обучу тебя в остатне[17], — сказала бабушка и кашлянула в кулак. — Задурно[18]. Пока есть час.
— Слово сказано, — обрадованно заметил я.
— Попрошу три услуги, навзамен, — продолжила она и бросила шариком в Басю; та, с грацией молодого бегемота, кинулась ловить игрушку и свалилась с уютного кресла.
— Три услуги за одно искусство? — подозрительно осведомился я.
— То значит, ты не хочешь реално, — резюмировала бабушка и дунула поверх стола.
— Так всегда, — оскорблённо заметил я, — до всего приходится доходить самому…
— Идёшь ли ты верным путём? — задумчиво спросила бабушка. — И куда?
— В гастроном, — рявкнул я. — Купить что-то к чаю. По списку.
— Но ладно, — смилостивилась бабушка, — дозволение тебе на просьбу. Одну прозбу. Алзо. Слово услышано.
Из-под кресла вылезла Бася, морда у неё была в пуху, в зубах она держала воробушка.
— Неживое в живое? — изумился я. — Так быстро? Обучите меня, бабушка, я очень прошу. Очень-очень.
— Вот и прозба, — довольно отметила бабушка. — Осталось напомнить за услуги.
— Только назовите их, — льстиво сказал я.
— Всему свой час, — отозвалась бабушка и включила телевизор.
— …Исполняет Анна Герман, — отозвался тёмный экран.
«И ведь никакой личной выгоды», — подумал я.
VI
В середине осени время истончается, впуская даже днём темноту, будто капельку туши в воду. Сумерки являются всё раньше: длинные и голодные. Набравшись с ночи сил, куражатся они в городе. Дворы, сады, купола и крыши, окна и двери, сопротивляясь недолго, спасаются придуманным светом… Хочется спать. С утра, до третьего урока и потом.
— Сашя, — сказала Фаина Борисовна из отдела «Бакалея», где продают также и сладкое, а на ложномраморном углу прилавка уцелели конусы с соком. — Ты так
— Это всё от школы, тётя Фая, всю кровь выпили, — сообщил я.
— Собачье мясо, — фыркнула она. — С этой учёбы одни нерьвы, всегда говорила. Давай продам тебе «Лещину»?
— И дамского, грамм триста, — пискнул я.
— Всегда да, — златозубо ответила Фаина Борисовна и отсыпала в бумажный фунтик маслянистые печеньица. — Мамочьке приветикь.
После посещения гастронома мне всегда хочется побыть в тишине — там у нас очень… людно. И постоянная сырость. Там, где теперь гастроном, в войну держали пленных. Из котла. Пока солдатики были на ходу и в силах, их водили разбирать развалины и баррикады, засыпать воронки, собирать трупы…. Потом спустилась осень, пленные стали умирать. Холод, голод, тиф — немцы заложили окна первого и второго этажей, двери подъездов, витрину, обнесли дом колючкой, расставили посты и стали ждать. Наверное, часовые слыхали, как скребутся с той стороны люди — поют, молятся, зовут маму.
Все они умерли до зимы, все заключённые в этом доме на углу — в нынешнем гастрономе. У него удобный перерыв — он работает, когда все остальные закрыты, но я его не люблю. Слишком шумно…
— Заметила, — начала бабушка подозрительно добрым тоном. — Же ты совсем не смотришь на воду. Как читаешь знаки?
Я задумчиво потер нос.
— Да никак, бабушка, не читаю. — ответил я, — знаю, как отвертеться, вот и всё. К чему тут знаки… Оно само.
— Неверно понятое знание, — начала бабушка. — Не без алкохоля, — жёстко завершила она. Я потрогал нос ещё раз.
— Ну, — сказал я, — коньяка чайная ложечка, и мне почти ничего не снится. Если принять больше — я их почти не слышу, они мне не мешают.
— С того начали многие, — зловеще заметила бабушка. — 3 бутелки в шафе[19]. Вылила её.
— Не вы покупали, — оскорбился я, — можно было поинтересоваться, спросить…
— Интересуюсь и спрашиваю, — подытожила бабушка. — Что будет с человеком, ежели в пьятнадцать лят он пьёт?
— Смотря что пьёт, — пробурчал я. — Некоторые вот кофе с пелёнок — и ничего.
— То, Лесик, не метода, — сказала бабушка. — Те… они найдут к тебе доступ. Не поможет коньяк. Ни ложка, ни фляжка. Маеш сенс знать. Тот дар не для гешефтув — то нам испыт, ноша, а не глупотa. Ты зашёл на край, тому явилась. Одчищу тебя скоро. Изгоню те бздуры. — И она погладила меня по щеке, я глянул на неё искоса.
— Разве просил об этом? — буркнул я.
— Знаю тебя давно, — заверила меня бабушка, — и слышу, как молчишь. Не все прозбы говорят вслух. Ты, — сказала она, — запутался и сбился. Оброс корыстью, як мхем. То неналежне[20], Лесик. Твои оборудки[21] — то атракция[22], завеса… Дым од алкохоля.