Дни яблок
Шрифт:
— Да везде, — мрачно сказал я, — и вырыть ров ещё, с крокодилами, чтоб они там пели.
Аня помолчала. Мы шли вниз, эхо от наших шагов металось по лестнице.
— Я буду вязать чуть длиннее, чем на свой рост, — наконец сказала Гамелина, — к дню твоему успею точно, но ты всё-таки странный. Интересно.
«Рыбы приносят удачу, — подумал я. — Может и пригодится».
Мы вышли из подъезда.
— Эмма привезла из Прибалтики такую чудесную пряжу, — продолжала Аня, — необычный цвет —
— Она как-то называется? — спросил я её, блуждая, словно вслепую, в Аниных, «с искрой», мыслях.
— Ламы! Шерсть ламы, — торжественно сказала Гамелина, — там так и было написано, на этикетке — «блакламбс воол».
Подъехал наш троллейбус. Мы вошли.
— Это, Гамелина, на самом деле означает «чёрная овечка», — самодовольно сказал я. — И никакой ламы, совершенно…
— Не умничай мне, — буркнула Аня и посмотрела на меня строго.
— А чем таким, собственно, лама отличается от овцы?
— Рогами…
— Ты давишь интеллектом, — сказала Аня, после недолго молчания. — Не пыжься так.
— Не буду, — пообещал я. — В конце концов, и то, и то — шерсть.
— Очень качественная, — глубокомысленно заметила Аня.
В фойе Синего зала было людно. И накурено.
— Интересно, тут можно водички попить или соку? — прожеманничала Гамелина, войдя. — Такой дым. Даже щипет глаза.
— Я бы тоже хотел узнать, — не менее церемонно произнёс я. Аня глянула на меня внимательно.
— Стой здесь, не уходи, — доверительно сообщила она. — Я всё найду сама, — и ушла к бару.
Возле меня остановились двое, парень с девушкой, чуть постарше нас с Гамелиной.
— Ну, я так и знала, — возмущённо говорила рыженькая девушка, — что билетов не будет. Надо обо всём думать мне! Всегда так…
— Мне обещали, — растерянно повторял парень в модном галстуке-«селёдке». — Мне пообещали, но что-то случилось.
Девушка огладила твидовую юбку и поправила ремень сумки на плече.
— С головой у некоторых что-то случилось, — ворчливо сказала она. — Слава, ну поспрашивай, в конце концов, может, есть лишний билетик у кого-нибудь.
— Это что? — возмутился молодой человек. — Ты хочешь, чтобы я попрошайничал? Цыганил?!
Девушка сунула руки в карманы жакета, было видно, как она сжала там кулаки.
— У меня есть лишний билетик, — сказал я.
Рыженькая быстро обернулась и взяла меня за рукав.
— Ой, как хорошо, — обрадовалась она. — Продадите? Я бы так хотела фильм просмотреть.
Молодой человек состроил грозное лицо и навис.
— Девушка со мной, — сурово выговорил он, я различил у него на галстуке булавку с жемчужинкой, явно переделанную из швейной.
— Ненадолго, —
— Слава, — потребовала девушка. — Расплатись быстренько, а то вон уже кто-то потрухает, сейчас уведут из-под носа, пока ты возишься.
Юноша с булавкой ткнул мне червонец. «Кем-то» оказалась Гамелина, с двумя стаканами сока.
— Остался только берёзовый, — хмуро брякнула она. Я уже просила-просила: «Дайте лучше воду из-под крана», — говорила. Так она, собака, ответила, что вода бесплатная внизу, в туалете… А ты, что тут делаешь?
— Людям помогает, — весело ответила рыженькая девушка.
— И спекулирует, — прибавил её расфрантившийся спутник.
— Слышишь ты, селёдка с булавкой, — сказала суровая Гамелина. — Не нравится, не бери. Подумаешь, тоже мне.
— Нет-нет, — заторопилась девушка, — ему всё нравится. Это он так пошутил. Неудачно.
Я допил липкий сок и отставил стакан на подоконник. Мы пошли в зал.
— Дай я устроюсь поудобнее, — прошептала Аня, как только погас свет, — руку подложи. Столько слышала об этом фильме. Говорили, они там чуть не замёрзли все, пока снимались. Там, на натуре. Настоящий горный монастырь нашли…
— Я даже книжку прочла, — донеслось слева. Рядом с Аней сидела пара из фойе.
— Ага, — радостно ответил я. — Я тоже читал, правда, в третьей копии. Офигенная вещь, — и хотел добавить, что не зря получила столько премий, но уснул, почти мгновенно.
… Она была всё там же — в саду Артиллерийской школы — и сидела под цветущей бузиной, на какой-то коряге. Ей докучали любопытные стрекозы. За прошедшие десять лет она ничуть не изменилась. Не дойдя до куста пару шагов, я остановился. Стрекозы затрещали жёсткими крыльями у моего лица. Во сне было лето, я был в сандалиях на босу ногу и льняных брюках. Она была невысока, худощава, рыжеволоса, одета в тон траве и листьям, лицо её было бледным, а губы очень светлыми, почти незаметными — казалось, на лице существуют лишь большие зеленые глаза, в обрамлении ресниц и теней от стрекоз.
Было душно, как бывает вечером в июне, перед дождем, бузина осыпалась тонкой пыльцой на её лицо, волосы, платье, не оставляя следов. Она внимательно смотрела на меня — я на нее, и время замерло… Она вздохнула, в ответ ей прошелестела бузина. Взмахнули раз-другой черные ресницы, новая стайка стрекоз вырвалась из-под рукава ее одеяния.
— Здравствуй, Тритан, — сказала она, голос у нес был хриплый. — Долго ждала этого твоего сна.
— Меня зовут по-другому, — ответил я.
Она опять вздохнула, отбросила со лба вьющуюся прядь темно-рыжих волос.