Дни яблок

Гедеонов Алексей Николаевич

Аня ждала меня на улице.

— Сильный трюк, — одобрительно заметила она, — с этим снегом… и вообще, так интересно. А вот скажи? — спросила она. — Что бы стал делать ты, ну, на месте этого… ну, парня, аптекарского сына… жениха?

Мы стояли у перехода, светофор над перекрёстком окрашивал всё в тревожный жёлтый через каждые несколько секунд: «Внимание всем».

— Затаился, — неохотно ответил я, — всегда можно спрятаться достаточно хорошо.

— Что-то такое я и предполагала, — отметила Гамелина несколько безнадёжно. Мы одолели улицу и зашли во двор.

—

У тех, кто хорошенько прячется, есть время выжить, — глухо сказал я. — Всё хорошо обдумать… и отомстить.

— Насмерть? — очень серьёзно спросила Аня.

— В большинстве случаев — да, — без колебаний ответил я.

— Разве возможны исключения? — как-то по-школьному удивилась Аня, словно, проведя сложную лабораторную, обнаружила полное отсутствие осадка в пробирке или «нерабочую цепь», как выражался наш Кроль.

— Исключения возможны всегда, — сказал я, — всякие мелочи… трудно учесть совершенно всё. И потом, согласись, Гамелина, бывает такая жизнь, беспросветная, похуже смерти…

— Это да, — задумчиво сказала Аня и повернулась ко мне.

— Абсолютная тьма, — произнесли мы хором.

Все фонари во дворе моментально погасли, как по чьей-то злой воле, вместе с окнами и надподъездными лампами.

— Моя удача, — сказала трудноразличимая в темноте Гамелина.

Высоко в небе подрагивал далёкий отсвет фонарей над трассой, ниже площади. Бывшая Артиллерийская школа проступала сквозь мглу мрачной глыбой — будто древний дворец. Гамелина виднелась во внезапно наступившем сумраке смутным серым силуэтом. Я нашёл её руки, Анины пальцы были холодными. Мы замедлили шаг, а затем остановились вовсе, Аня накрыла мою ладонь своей. Во двор начал просачиваться туман — со всех четырёх сторон, наступающая тьма пахла прелью, мхом и яблоками.

— Испугался, Даник? — спросила Аня, и в голосе её затаилась нехорошая ехидца.

— Темнота друг молодёжи, — бодренько ответил я, — а ты не боишься? Мрак такой.

— Я мало чего боюсь, — высказалась Аня, немного помолчав, — ты не ответил на мой вопрос.

— Страхи находят нас повсюду, — пробурчал я, — поэтому надеяться нужно лишь на хорошее, тогда, возможно, оно настанет.

— Я думаю, ты сам не знаешь, про что говоришь, — сказала Гамелина, в голосе её сквозила ленца и что-то ещё, проникающее из непостижимых глубин, словно трава из-под асфальта. — Мужчины ошибаются. Часто, — продолжила она, — и ведь только потому, что думают, что всё знают, всё обо всём…

— Ну да, конечно, — раздражённо оборвал её я, — всё про мужчин знаешь исключительно ты, интересно, откуда?

— Бывала в пионерских лагерях, — очень убедительно сообщила Аня.

Мы подошли к подъезду.

— Гамелина, — заинтересованно сказал я, — никак не могу понять, о чём ты думаешь… на самом деле.

— Если бы я сама знала, — вздохнула Аня. — Я иногда стесняюсь своих мыслей, правда. С тобой такого не бывает?

Вместо ответа я открыл дверь. Взвизгнула пружина. Повешенный мальчик — его бестелесная суть, уцепившаяся за наш подъезд, — поспешил нам навстречу. Тень несчастного силилась сказать

что-то, тыкая в Аню пальцами и беззвучно разевая рот. Я щёлкнул в кармане пальцами и прошипел в сторону духа: «Absit…»

Гамелина навострила уши. Призрак оскорбился и канул в стену.

— Что ты там бормочешь, Даник? — спросила Гамелина. — Ты вообще всё время что-то бормочешь или бурчишь. Или молча дусишься.

— Именно это тебя во мне заинтересовало? — надувшись, спросил я.

— Не только, — отозвалась Аня, — У тебя глаза необычные и волосы вьются… И потом, ты интересный… С тобой весело и можно помолчать… ты молчишь не страшно.

Обычно я знаю, о чём думают люди. Что поделаешь, дар не подарок. Я слышу не все мысли, конечно. Некоторые, самые сильные, в основном — плохие… Люди всегда думают плохое так ярко. И вот до сих пор не услыхал ни одной гамелинской мысли, так отклики, полутона, длинные волны…

«Как она умудряется это делать? — подумал я. — Нет, просто интересно… Вообще не думает, что ли? Ни о какой защите не может быть и речи, не вижу за ней сути».

Мы дошли до третьего этажа, и Аня, похлопав себя по карманам, принялась вертеть коврик у двери. Я вспомнил, как что-то звякнуло на кухне, когда она разглядывала нитки, что-то металлическое. Тем временем Гамелина закончила поиски. Ключ не нашёлся.

— Его нет, — радостно, сказала из темноты Аня, — ума не приложу, куда он делся?

— Он у нас дома, — ответил я, наблюдая эти нехитрые шашни, — пойдём, поищем. Не торчать же тебе в подъезде.

Аня откинула выбившуюся из косы прядь назад и посмотрела на меня.

— Спустись ниже, я плохо тебя вижу, — сказала она. — Темно.

— Ой, да ладно тебе, Гамелина, — радостно отозвался я, — слышишь-то ты хорошо. Пошли, говорю, поднимемся ко мне. Попьём чаю, там остались крошки от твоего пирога, угостишься.

— Ну, выбор невелик, — рассудительно заметила Гамелина, — действительно, не в подъезде же торчать. Я поднимусь к тебе, — она помолчала секунду, — пообещай, что скучно не будет…

— Торжественно ничего не обещаю и не клянусь, — сказал я.

— Хитрый выбор, — одобряюще сказала мгла Аниным голосом.

И мы пошли вверх, три пролёта, медленно. Лампочки в подъезде попытались было загореться пару раз, но безуспешно. Свет погас всерьёз.

— Светомузыка просто, — рассеянно заметила Аня, — каждый раз, как к вам поднимаюсь, такое. Где-то провода не в порядке.

«В голове у тебя провода, — мрачно подумал я. — не в порядке. Гудят. Нифига не слышно. О чём-то ты размышляешь, Гамелина?»

Мы подошли к двери. Аня стащила с шеи косынку и взмахнула ею у меня перед носом.

— Эти твои духи, они с запахом вербены, да? Странный такой аромат, — сказал я. — Как называются?

— Это домашнее мыло, — ответила Гамелина. — Эмма делает. Правда, хорошо пахнет?

Я недолго повозился в поисках замочных скважин — одной, второй, — и мы вошли в квартиру.

— Вербена, — пробормотал я, — дух греха…

— Вот и мне так кажется, — церемонно сообщила Аня. — Возьми у меня плащ.