Дни яблок

Гедеонов Алексей Николаевич

— Она, Флора Дмитриевна, собралась в Ленинград, — удаётся вставить пару слов и мне. — Приедет и сразу вам позвонит сама. У неё накипело.

— Подумай о табеле, — веско сказала Флора.

Я промолчал. Не люблю ссориться с Флорой Дмитриевной, она ведёт у нас географию — вела в седьмом классе, может быть, даже и в шестом — ведь была же в нём какая-то география.

Я подумал о молчании и памяти. Опять о молчании… о тишине.

— Я говорила с Жанной Выдр… Викторовной, она продемонстрировала мне твоё сочинение… так называемое. Скажи мне, кто тебя

просил… Ты думал, что ты накарлякал? — тихо, но возмущенно высказалась она. — Что это за мракобесие?

— А что, Флор Дмитна? — удивился я. — Хорошая книга!

— Она не могла тебе понравиться! Не могла!

— Но понравилась ведь, — сказал я. — Честно.

— Нет! — сказала она. — Такие книги в таком возрасте просто школьнику нравиться не могут!

Я почувствовал какую-то опасность, а заодно оскорбление в словах «просто школьник» и сказал:

— Это же разрешённая книга. Между прочим, прогрессивного писателя.

— Я сказала «в таком возрасте», — уточнила Флора Дмитриевна. — Ты в ней ничего не понял.

— Я всё понял! — упёрся я. — Там книга про город, про людей, про дом, про сумасшествие. И про колдовство там есть, кстати. Всё правильно написано — что если слишком много, то нехорошо, от этого люди, в конце концов, погибают, от жадности. Одного даже притопи-и из-за денег.

— К чему? Жадности к чему? — поинтересовалась Флора Дмитриевна.

— К деньгам, к власти, к любви… и вот к учению тоже, — отозвался я.

— В восьмом классе так рассуждать! — засмеялась Флора. — Перепишешь. Возьми Печорина.

— Я его не люблю, — сказал я.

— Ничего, — сказала Флора Дмитриевна и села рядом. Вплотную. Сквозь плащ был выпукло виден какой-то предмет в её кармане: портмоне или ключи… От нее сильно пахло духами.

— Ничего страшного, — повторила она. — Напишешь и без любви…

— Это обязательно? — понадеялся улизнуть я.

Флора Дмитриевна разгладила плащ на коленях и негромко сказала:

— Ты же умный парень… До каникул всего ничего, а табель твой не впечатляет. Будут неприятности, не только у тебя, а по цепочке. У нас у всех, понимаешь? И кто только дал тебе эту книгу…

— Никто, купил я её.

— Вот что, Александр, я скажу тебе, — оборвала меня Флора Дмитриевна. — Не умничай мне тут.

Я отвернулся. Флора Дмитриевна деликатно постучала пальцем по спине, по моей. Я зыркнул через плечо, яростно желая Флоре Дмитриевне пройти мимо и ничего не вспомнить.

— Есть один человек, — начала она. — Ему нужна твоя… — Она оглянулась по сторонам и выговорила безопасное слово. — Консультация.

Я развернулся и посмотрел на Флору Дмитриевну. Внимательно.

— Ничего плохого я никогда не предлагаю… детям, — заверила она торопливо. — Это просто… один человек, — Флора Дмитриевна перевела дух. — Сто лет их знаю, жили рядом, с сестрой его мы с мамой твоей учились в одной школе. Он младше меня. В мужскую школу ходил… Александр, ты вообще понял меня или нет? Саша? Нужна помощь… такая, от тебя. Именно.

— За это платят, Флора Дмитриевна, — бесцветно сказал я. —

Не я придумал, надо что-то дать. Положено так.

— Он тоже в школе работает, — явно стесняясь, сказала Флора Дмитриевна. — В высшей, милицейской… Историю права читает. Ты можешь со мной зайти к нему? Прямо сейчас? Тут недалеко… — И она встала со скамейки.

Я поднялся следом. Не принято отказывать, не глядя на кверента.

— Он обязательно заплатит, — убеждённо сказала Флора Дмитриевна. — Ты не думай, там ничего криминального… или там подпольного — знаешь, такие цеха есть, сейчас пресса много пишет.

— Знаю, — бесцветно ответил я. — Шапки выращивали.

Флора Дмитриевна цепко ухватила меня под локоть.

— Никогда не слыхала… — несколько озадаченно ответила она. — Чтобы шапки, вот так… Пойдём.

И мы пошли.

Сначала прочь от Сенки, по бульварчику прямо — мимо детской площадки, лавочек, сонных дриад в застывших на зиму каштанах и клёнах. Потом направо — через дорогу вниз, Чешским переулком, минуя рынок, мимо беспечальной сецессии, мимо огромного здания Высших курсов и сонного сквера напротив — вверх, к здоровенному новому дому на углу, на горе. Такие дома называют «точечный».

Город медленно разворачивался перед нами и уходил за край зрения, следуя вокруг и позади, неотступно — домами, деревьями, мокрой мостовой: жёлтое на чёрном, серое с рыжим, вкрапления красного — словно хищная птица в листве или же змея у древа. Но ведь между птицей и змеёй, сказали бы некогда, целое небо земли? Как возможно сравнить их? Но этот город и есть небо земли, — ответил бы я.

Клянусь змеёй и птицей.

На перекрёстке, возле Анатомички, на вечно влажной брусчатке виднелась цепочка крупных, корявых следов наискосок — против перехода, поперёк перекрёстка. Глина выглядела вязкой и дышала, если так можно сказать о глине, не своей жизнью. «Кто мог так наследить? — удивился я. — Голем, что ли? Чушь, чушь, чушь».

Флора Дмитриевна говорила, но я не слушал.

Над писательским домом в низком сером небе крутились призраки.

«Это всё от вымыслов, — подумал я. — Сильная эта, как её… эманация…»

Призраки явно вели хоровод, складывали сложные фигуры и что-то выкрикивали дерзко. Некоторые смеялись, такой памятью о смехе — ну а что, в некоторых остаётся печаль, некоторые помнят про смех — это как янтарь: смола помнит о дереве над морем и дюнах, красных от закатного солнца, хотя от моря осталось только болото — и это в лучшем случае.

Призраки кружились и насмешничали — звали-хвалили вечер, ветер, смерч… или смерть. Дерзили…

Я прислушался…

— Саша?! — сердито сказала Флора Дмитриевна. — Александр! Что за бессмысленный вид? Сконцентрируйся, соберись… Ты же совсем не слушаешь, когда к тебе обращаются! Безобразие. Мы пришли, я сказала.

— Ага, Флора Дмитриевна, да, — ответил я, — слышу. Но не совсем… И вас тоже, в смысле.

Флора Дмитриевна вздохнула и остановилась. Даже очки сняла и платочком в незабудки протёрла. Строго нацепила обратно.