Дни
Шрифт:
— Я сама эта кошка.
— Я сама эта кошка.
Что же ты этим хотела сказать, о любимая?
Что?
Что было делать…
— Твои истории непристойны.
— Чем же это?
По-моему, они просто смешны.
Саня Гаманюк глухо сидел, сочиняя справку об урожаях проса.
Саня Гаманюк был буро-красен и коряв лицом, носил усы, что было тогда не модно, а, наоборот, архаично, и устало глядел на главного, когда тот спрашивал своим тонким
— Саша! Ты, кажется, положил справку на мой стол? Что-то я ее не вижу?
— Нет, я не клал, Леонид Петрович, — отвечал Саня, устало глядя в лицо.
— А где же она?
— Пишу, Леонид Петрович.
— Как «пишу»? Сколько же можно писать?
— Трудный материал.
И Саня сидел, сочиняя. Писать он не любил. Но жизнь забросила его на писучую должность, и он боролся как мог. Пальцы у него были словно пробковые, нависший темный нос говорил о том, что он, как выражались классики, не был врагом веселья.
— Саня, пойдем улыбнемся, — с каменным видом предлагал уж в одиннадцатый примерно раз завотделом Юра Шепитько.
— Юрка, иди… Я срочный материал сочиняю, — угрюмо отвечал Саня.
Кафешка под нами называлась, конечно, «Улыбкой».
По дороге к ней открывался вид на весь огромный простор и неба и Левого берега (Ты помнишь, любимая?..); Саня и Юра редко глядели на этот простор.
Представив, однако, все это, Саня тяжело сглотнул слюну и снова начал кругло водить пером по желтой бумаге.
Зазвонил телефон.
Никто не брал трубки.
Телефон звонил под носом у Сани.
Все переглянулись и нарочно не брали: молчаливо договорились мешать Сане.
Надо сказать, результаты этого опыта превзошли все ожидания.
Звонил телефон.
Саня писал, угрюмо поглядывая на него исподлобья.
— Ну и сволочи же, гады вы, — наконец сказал он и раздраженно — пок — взял трубку:
— Аллло! (Так говорил он.)
Мы подозревали, что будет что-то — время дня и настроение во всем городе было такое, — но результаты, повторяю, превзошли наши ожидания.
Трубка была новая, громкая, и все мы слышали, как писклявый голос сказал, треща этой трубкой:
— Здра-а-авствуйте! С вами говорит поэт Вадим Евгеньевич Веневитинов. Я тут написал поэмку «Буратино вступает в бригаду смышленых».
— Валька, иди… — сказал Саня и положил трубку, продолжая писать.
Телефон тут же затрезвонил.
— Д-да, — устало сказал Саня.
— Это… (далее следовало название нашего важного учреждения).
— Управление, управление. Валька, иди… — сказал Саня и хлопнул трубку.
Он продолжал писать.
Телефон зазвонил, и тот же голос стал так крепко захлебываться, что мы ничего уже не могли разобрать.
Саня, в бессильной злобе взглянув на нас, положил трубку и навис пером над бумагой. Вошел ответсекретарь Миша Балин.
— Ребят, кто тут из вас поэта Вадима Веневитина послал…?
— Не Веневитина, а Веневитинова, — поправил добропорядочный Саня.
— Один…
— Но это не он, а Валька Южин.
— Ах, это Валька, — подумав, сказал ответсекретарь и ушел.
Через три минуты вошел встревоженный главный.
— Что такое? Звонит поэт Вадим
— Это не поэт, а Валька Южин, — угрюмо ухмыльнулся Саня. — Он давно уж подделывается.
— Это Валька Южин? (Сотрудник соседнего с нами подобного учреждения.)
— Ну да. Он давно уж говорит голосом Вадима Веневитинова. Всех покупает.
— Ах, так, — скупо ухмыльнулся усталый главный. — Тут дел до черта, а им бы все розыгрыши. Ну, я ему покажу.
Через десять минут раздался звонок из чрезвычайно высокого учреждения.
— Кто тут послал… поэта Вадима Веневитина?
— Веневитинова.
— Все равно!!
— Да никто, Петр Степанович.
— Как никто!! Что там с вами! Звоню вашему главному, он несет ересь! Теперь вы! разбираться-то все равно ему, а не мне. Но я хочу знать.
— Да это один там… деятель.
— Какой деятель!!
— Это один человек нас разыгрывает.
— Ах, вот как! А мне сейчас звонил Вадим Веневитинов и сказал, что все ваше официальное учреждение, от главного до вашего отдела, посылает его… Меня тоже разыгрывают?
Саня скупо сжал губы, угрюмо подумал.
Все снова увидели, как он упрям и медлен.
— Значит, и вас.
— Чертт-те что.
Хлоп.
Через полчаса вбежал красный как свекла человек низенького (нельзя не узнать!) роста и сказал, запыхавшись, что из высочайшего учреждения его послали…
О нем говорили, что он детский поэт, ибо пишет, как дети.
И рост отвечает.
Ко всему имя Валька напоминало «Вадьку».
Это и был поэт Вадим Веневитинов.
По этому поводу шло собрание.
— Это логический итог всей обстановки, сложившейся в учреждении за последнее время, — вяло обобщал главный. — Дел никто не делает, а веселье идет сплошное. Так, приходит ко мне ответственный секретарь Балин и говорит, что, по его мнению, завотделом Шепитько — он просто баптист. Я отвечаю: «Миша! Прекрати ты, наконец, свои шуточки! Тут и так дел завал, а ты пристаешь. И сам дел не делаешь, и другим не даешь». — «Да нет, говорит, он и правда баптист». Что прикажете делать? Я в тот же день спрашиваю у Шепитько: «Юра! Когда же, наконец, прекратятся эти неприличные шуточки?» — «А-а-а что?» Так это нагло, извините за выражение. «Вот и Балин говорит, что ты баптист». И что вы думаете отвечает мне Шепитько? «Да, я баптист и горжусь этим». И каменно смотрит в своих очках, как черепаха, извините за выражение. Ну, и что прикажете делать? Я говорю: «Вот ты даже не улыбаешься и считаешь это своим достоинством. А я вот приму всерьез твое заявление». А он мне: «А я совершенно всерьез». А докладная о том, что в Баронском лесу обнаружили снежного человека? А информация в газету, что в районе станции Суково лопнул меридиан? Друзья мои, смешки смешками, а я в свою очередь говорю совершенно серьезно. Я хочу разобраться в состоянии коллектива. Мы, наконец, будем работать или не будем? Ведь сегодняшняя история крайне настораживает. Ведь, по сути, нас всех надо разгонять, и высшая инстанция так и ставит вопрос. И если мы и на этом собрании ничего не решим, то я нам не завидую.