До последнего солдата
Шрифт:
И наконец, еще одного Калина сумела то ли убить, то ли ранить уже за дальними валунами, когда в вечерних сумерках силуэты вражеских солдат едва улавливались. Весть о не знающем промаха снайпере, очевидно, остудила пыл и тех солдат, которые пытались прорваться через заваленные камнями ворота. И были эти пехотинцы явно не из роты гауптмана Вильгельма Ганке; тот бы попросту не позволил себе так глупо терять солдат. Да и располагалось его подразделение туда, поближе к болоту.
— Что ж ты, нераскаявшаяся блудница войны, до сих пор не признавалась, что так метко стреляешь?! — возмутился
— Еще один глупый вопрос задашь, — пристрелю, — деловито молвила Калина, передергивая затвор. — Или «под руку» во время боя нявкнешь, — тоже пристрелю. При мне лучше молчать.
— И можешь не сомневаться, эта пристрелит, — развеял остатки его сомнений Беркут.
28
— Капитан, разведчики! — возник на пороге в клубах пара лейтенант Глодов.
— Немецкие? — спокойно уточнил Беркут, отрываясь от книги.
Эту потрепанную книжицу Арзамасцев обнаружил за кроватью, в комнате, где лежал старший лейтенант Корун. Очевидно, отходя из хутора, кто-то из германских офицеров забросил ее туда или случайно обронил. Называлась она «Призванные войной» и была написана в виде дневника немецкого лейтенанта, прошедшего с боями Польшу и воевавшего в сорок первом в Белоруссии, на Брестчине.
Книжка показалась Андрею довольно правдивой, не похожей на все то, что приходилось читать в «трофейных» немецких газетах. А главное, видно было, что писал самый настоящий окопник. Там были детали, которых журналисты и люди, наслышанные о войне, обычно не улавливают.
— Почему «немецкие»?! Наши разведчики! — с радостью уточнил Глодов. — Трое их, и порядком подморозились. Говорят, несколько часов ползли.
— Где они?! — подхватился Андрей, быстро одевая шинель и хватая «шмайсер». Тот самый, с которым прилетел из-за линии фронта и с которым сейчас почти не расставался.
— На косе. Старшина Кобзач со своими артиллеристами чуть не перестрелял их на льду. Хорошо, что один из них, тот, что полз первым, выматерился по-русски. Убедительно так, знаете…
— Власовцы, белогвардецы и полицаи матерятся не хуже, — напомнил ему Беркут. — Так что это еще не доказательство.
— Да нет, эти — действительно наши, — поморщился Глодов, удивляясь подозрительности Божественного Капитана.
— Очевидно, им нужен «язык»? Сюда они, наверно, попали случайно?
— Подробностей не знаю. Старшина позвонил, — объяснял лейтенант уже на ходу. — Успел только сказать, что чуть не перестреляли. И что их трое. Один легко ранен и основательно подморожен.
Молодая луна зарождалась между двумя полумесяцами синевато-дымчатых туч, и казалось, что там, на небе, постепенно раскрывается огромный галактический бутон.
Лунное сияние величественно струилось из его глубины, словно гигантский изумруд, излучающий свою красоту из наполненного леденящей родниковой водой колодца. Вот почему, вместе с сиянием, из этого космического родника источался странный, всепоглощающий холод, от которого невозможно
— Опять ночь лунная, — будь она проклята, — зло проворчал Глодов, поднимаясь из зияющего между белесых глыб заснеженного оврага. Словно в том, что он почти перекувыркнулся через камень, повинно именно лунное сияние. — Немцы могут попереть с того берега. Прямо по лунной дорожке.
— И правильно сделают. Зря терять такую ночь. Самый раз выбивать полусонного уставшего противника.
— Ох и трудно же вас порой понять, товарищ капитан… Говорите о намерениях противника, как о само собой разумеющемся. Вместо того чтобы материть фрицев и молить Бога.
— «Материть и молить» — это непрофессионально. А мы — профессиональные военные. И рассуждать должны, как профессионалы.
— Странно слышать: «профессиональные», «профессионалы». В Красной армии говорят все-таки «кадровый». Профессиональный это уже что-то от «военспецов», от беляков.
— Или от старой русской армии, подвигами которой мы должны гордиться. Впрочем, вы правы: «профессиональный» — из немецкого лексикона. Но суть отражает точно.
Очевидно, с того берега их заметили, потому что вдруг психопатически занервничал пулемет. Пули врезались в скалы чуть правее и позади них и с воем уходили в поднебесье. Но после четырех очередей, ублажив свое раздражение, пулемет умолк так же неожиданно, как и заговорил.
«Бои на каменистой местности… — вернулся капитан к тем размышлениям, которые уже не раз посещали его во время немецких обстрелов и артналетов. — Богом выписанные траектории рикошетящих пуль… Сотни непредвиденных, уже не металлических, а каменных осколков при взрыве любого снаряда или гранаты. Только от них мы потеряли убитыми и ранеными более десяти человек. А если бы не спасительные каменоломни, куда мы прячемся во время каждого налета?»
— Эй, кто ходит?! — своеобразно окликнул их часовой, прятавшийся в небольшом распадке между входом в штольню и берегом.
— Не ходит, а ползает, — почти прорычал в ответ Глодов. — Следи за подступами к косе. Сумели подползти наши разведчики, сумеют и немцы.
— Братцы, да там у них эта… рация! — вынырнул из штольни еще один боец. Беркут узнал его: ездовой, подвозчик снарядов ефрейтор Хомутов, батарейное прозвище которого — «Хомут-Главартиллерия» — прижилось в гарнизоне с первого дня. — На Москву, на большие чины выходить можем. Что скомандуем, то в столице и будут делать.
— Ага, женке своей скомандуешь, она сделает, — остудил его часовой.
— Оставайся здесь. Усилить наблюдение, — добавил от себя капитан. И в то же мгновение все четверо присели, голова к голове.
Пулеметная очередь сначала жестко причесала козырек над входом, потом рубанула чуть ниже, по перемычке между штольнями…
— Еще немного, и они основательно зажмут вас здесь, как в западне, — напророчествовал Беркут вынырнувшему из-за одеяльной занавеси с фонариком в руке Кобзачу. — Вокруг полно камней. На рассвете набросайте cтeнку, прикройте вход со стороны реки.