До поворота (Кровавый Крым)
Шрифт:
— Людмила, вы знаете, что сзади ваша рубашка в крови? — казалось, водитель всецело занят только дорогой.
— У меня месячные!
— И на воротничке? — девочка промолчала, — Вячеслав, с боку белый пакет, достаньте его пожалуйста, дайте Людмиле. — смело развернув, она вытащила какие-то тряпки. — Возьми футболку и больше не марайся, — он притормозил, заметив у обочины три фургона и недалеко внизу, у узенькой речки, костерок. Когда странный Николас вылез из машны, Слава отметил, что одет тот уже был совсем по-другому, весьма обычно, но удивляться сил не осталось.
— Здорово, мужики, — сидящие
— Садись, — один встал, отошел к своей машине и, не торопясь, вернулся на место, кивнул остальным, — Откуда будете?
— Из Курска. — Мила все еще тащила с собой одеяло и эту дурацкую сумку, из которой теперь достала две мятые жестяные кружки, — кипяточку плесни. Что-то день сегодня тяжелый…
— Ага, машину спалили… — пожилой водила, толстый, похожий на кабачок в синих трениках, глядел в костер, лениво поглаживая себя мундштуком папиросы по липкой нижней губе, — Слышь, Андрей, мента здешнего…
— Ну! А вон, в прошлом году, когда мы финнов перегоняли, помнишь, — подхватил другой, угловатый, высокий, похожий на убитое грозой дерево, — финнов этих как немцев постреляли, прямо среди бела дня! Конвой был, разбежались все. Обещали, американцев пришлют. Войска ООН! В белых касках! А ты — мента!
— Ну а что, молоковоз видал? С бидонами который? — оживился лысоватый морщинистый паренек, похожий на бомжа; о том, что на самом деле он — водитель, говорили только измазанные в черной смазке руки. — На заправке хай, водиле глотку порвали — во, от уха до уха, как Буратино, а с ним баба еще была, так ее распотрошили, весь ливер на кустах развесили…
— Кровь с молоком! Я вон тут раков ловил, так он меня, падла жидовская, за руку ка-ак!..
— Кто? Рак? Ну чего ты гонишь! Здесь раки — мельче тараканов, а у тебя все «ка-ак!»…
— А что, — вдруг встряла Мила, — говорят, кровь пьют, или органы собирают. Бешенные деньги. У нас прямо в городе такое творится. Я потому и попросила, что бы он нас к людям подбросил. Спасибо, — она поставила горячую кружку на замлю.
— Что ж вы на поезде не поехали? — подскочил бочком бомжеобразный паренек, не вставая с корточек.
— Денег нет.
— Ну так дома бы сидели!
— Слышь, чего к людям пристал? — одернул «кабачок». — Спать иди, а то утром тебя не добудишься. И слышь — воздух в кабине не очень порти… Вы тут как?
— Мы лучше у костра, — Слава заметил, что Николаса с ними больше нет.
— Степан, у тебя фура пустая, — паренек явно не хотел спать.
— Не надо, — о чем-то задумалась Мила, — Мы лучше так. Вы же здесь недалеко будете. Спасибо, спокойной ночи.
Завернувшись в одеяло, Слава покрепче прижал девочку к себе. Он боялся — бандитов, бомжеватого паренька, раков, Николаса в «Мерседесе», мертвеца на диване, ливера в молоке… Боялся даже лягушек в запруде и не мог заснуть: закрывал глаза и снова оказывался в том вонючем фургоне, человек без лица грозил ему автоматом и горел в «Москвиче». Трещали механические цикады, противно звенели комары, и очень хотелось домой:
— Как ты можешь так жить?
— А я больше и не живу, — Мила рядом тоже не спала, — посмтри, какие звезды. В августе они еще ярче будут. И еще метеориты падают: Земля входит в пояс метеоритов, и мы видим,
— Как ты посмела поехать в чужой рубашке?! Где ты угваздала ее кровью?!
— Я перерезала ему горло, когда он навалился на меня. Он все еще дергался… я ее пила, пила…
— Кому?
— Водителю молоковоза, он был такой липкий, потный…
— Лучше бы помолчала!
— Сам спросил.
— Зачем ты утром ушла, меня не разбудив?
— Я почуяла кровь, я хотела ее…
— Серьезно, кончай шутить! Ты что, ничего не понимаешь?!
— Дурачок, я спасла тебе жизнь.
— Мила!
— Она соленая такая…
— Кто?
— Кровь. Ну, да. Теплая и соленая, я такую люблю, — Мила куснула Славу за шею, — вот здесь, — казалось, его дернуло током. — Ты можешь порадоваться, что еще жив?
— Дура сумасшедшая!
— Хорошо, когда в следующий раз мне захочеться крови, я не уйду, я останусь с тобой! — она укусила его еще раз. — Не верь, я пошутила. Мне очень страшно, спаси меня! — ее тихий смех шелестел где-то внутри, поднимая едкую волну. Волна захлестнула темноту, лишив ее устойчивой прямоугольности, смазала звезды, перемешала друг с другом гладкую землю и такой же гладкий прудик, по которому метались таракановые раки… Только темные фургоны стояли на месте, нос к носу, и казались слепыми. Они спали.
— Завтра же возвращаемся в Москву!
— Нет.
«А ведь мы действительно подобрали ее почти сразу после молоковоза!» Всеми покинутый бидон стал рыть землю, пытаясь вернуть обратно молоко. Его горло было перерезано и оттуда все время что-то выплескивалось, земля не хотела отдавать молоко и перебрасывала его на небо, а бидон злился и смешно прыгал по млечному пути, откуда капли молока сыпались обратно в дорожную пыль. Они были ярко-красные и пачкали его рубашку. Слава стал ругаться на бидон, но тот послал его очень грубо, матерно, голосом брата.
Утро появилось неожиданно, как холодный пинок под ребра. Безжизненным блинчиком лежал туман, в котором залипли птичьи голоса: много-много птичек запекли в пирог, семьдесят синичек, сорок семь сорок… Трудно непоседам в тесте усидеть… Улетели пташки, упорхнул медведь… Пернатый друг… Так! Где Мила?! Слава с трудом вылез на неуютный, промозглый воздух. Костер горел, как будто ночи не было вовсе, а сразу начался рассвет. Заметив черный силуэт сумки, на мокрой, заботливо выстиранной рубашке лежала желтая зубная шетка и тюбик зеленой пасты «Экстра», он поморщился: надо-надо умываться по утрам… Всем надо умываться, все — грязные! У кромки воды Мила, скользя по чавкающей, черной земле, пыталась отполоскать свои носки, но вода была уже мутной. А лезть глубже Мила не хотела почему-то.
— Привет, — Слава высмотрел себе местечко получше — нависшая над рекой коряга казалась вполне подходящей. — Давай помогу.
— Да ладно, так сойдет, — отжав носки, она вернулась к костру.
Коряга сковырнулась в воду, Слава успел соскочить, но все равно перепачкался — приличным серым брюкам пришел конец. В сумке Слава нашел чистое полотенце, расческу, кружки и какие-то банки с консервами, Мила успела разогреть одну. От мысли, что все это могло принадлежать давишнему трупу, снова стало нехорошо.