До поворота (Кровавый Крым)

Якимец Кирилл Игоревич

Подождав, пока красная машина не скроется за поворотом, Слава пошел вперед, изредка поднимая руку, пока одно громадное, глазастое чудище плавно не притормозило. Растерявшись, он сразу полез в кабину.

— Куда тебе? — мрачный парень, со слегка помятым лицом, внимательно оглядел его с головы до ног.

— Вперед, — Слава испугался, что сейчас водитель его высадит, и добавил, — пожалуйста.

Парень неприятно рассмеялся, как будто скаля зубы:

— Пожалуйста. — и дальше, довольно долго ехали молча. Наконец водитель не выдержал

и спросил, — Ты хоть знаешь, куда едешь?

— Человека ищу.

В ответ на это шофер еще больше нахмурился:

— На трассе разное бывает, тебе повезло, что утро, я и взял тебя, а вечером бы ни я — и никто не взял бы. Тут бродят… Шушера… — он хищно-презрительно пожевал губами. Славе захотелось остановить машину и выскочить, но он только как мог равнодушнее хмыхнул.

— Тут одна чекнутая сбежала, так это моя сестра, двоюродная.

Водитель успокоился:

— Когда сбежала-то и откуда? С девушками проще, чекнутая-не чекнутая, а все равно…

— Утром, раньше меня проснулась, — наверное, разговор надо было вести по-другому, но Слава не мог, — ты понимаешь, у меня совсем голова кругом, — добавил, заметив в глазах парня сочувствие, — А ты чего такой пуганый? — слово само пришло в голову, и он не мог понять, как вырвалось.

— Я? Не… А тут все пуганые! Чуть зазевался — и фары на могиле, будь готов! Заешь, чем пионер от котлеты отличается?

— Пионеров отменили, а котлеты — еще нет.

— Котлету жарить надо, а пионер — уже готов. Всегда. У меня, смотри, во — какая цацка есть!

«Цацка» оказалась чугунным шаром, величиной с бильярдный, на полутораметровой цепочке. Другой конец цепочки крепился к деревянной обмотанной шпагатом рукоятке. «Моргенштерн, — определил Слава, — самопальный». — У меня еще под сидением — много чего… Тут целые арсеналы возить приходится. Пуганый, говоришь. Конечно. В мае, в конце, ехал я — ладно бы, здесь, а я ехал в Прибалтике, из Валги в Ригу. Они ж вроде — Европа… Херопа! Гляжу — стоят цепочкой поперек дороги, не объедешь. Давить надо было, а я — раз по тормозам! И полезли, финками машут: чего везешь? Отворяй фуру! Отворяй им…

— Отворил?

— Ну да, и раком встал… Как пальнул одному в рожу — нет рожи, остальных сдуло. Это я, пуганый. А один за мной непуганый ехал — его и зарезали. Я — казак, коренной, казаку без оружия…

— Чего везешь-то? — Решил Слава переменить опасную тему и с удивлением заметил, как побелели у шофера пальцы.

— Так, частный заказ. В фирме. Что закажут, то и везу. Время такое: вроде порядок, а как глянешь — полный бардак. Платят вроде ничего, да тоже едва хватает. У меня мать болеет… — зачем-то добавил он. Помолчали.

Небо было ясное, солнце палило уже вовсю, хотелось пить, неприятный привкус во рту, зубы не почистил, саднил язык. В голове все вертелось колесом, смысл поступков оставался туманным и действия необдуманными: наверное, надо было плюнуть на все и ехать домой, как с самого начала решил, но что-то заставляло «двигаться

дальше»… Слава это глупое выражение слышал недавно где-то в очень умном месте… Водитель все говорил еще, говорил и говорил, Слава отвечал: марки оружия, приемы самозащиты, достоинства Средней Азии перед Кавказом (почему-то боязно признаться, что никогда не был в Средней Азии); в щели окна, между стеклом и дверцей, был спрятан, водитель показал, длинный кухонный нож.

Отметив — довольно равнодушно — кинутый всеми одинокий грузовик с молочными бидонами (один бидон почему-то вывалился, раскрыт, молоко слилось в придорожную пыль, но никого это не волнует, все катят себе мимо), Слава чуть не подпрыгнул на сидении, когда увидел вдали знакомую фигурку — уже без куртки на плечах, волосы нелепо сострижены и убраны под черный платок. В белом пятне Слава признал свою грязную рубашку, только сейчас сообразил, что Мила уехала прямо в ней.

— Тормози!!! — он схватил за руку водителя, машину мотнуло. — Да стой ты!

— Сдурел?! — загорелые пальцы вцепились в рукоятку ножа, глаза стали неприятно напряжены.

— Догнал! — тут Слава слегка сообразил, что надо как-то разъяснить ситуацию. — Ее я искал, вот она… Я говорил же!

— Ну?..

— И нашел. Ты только… за хвост только ее не тяни, ладно?

Водитель настороженно молчал, готовый в любой момент нажать на газ, но увидав испуганную мордочку Милы, сразу расслабился.

— Славик! Студентик!.. — она хотела, кажется, плакать, но не могла — какой-то внутренний холод сковал ее, и девочка просто села рядом, тихо дрожа.

— Значит, я только до Орла, тут немного осталось. А от поворота — в сторону поеду.

— Тулу проехали? — ожила Мила.

— Давно, вот Орел уже… Вам в Орел, что ли?.. Ловите, может, успеете до темноты. А я сейчас буду сворачивать — через три километра.

— А потом в Орел поедете? — попыталась Мила уцепиться, но водитель, видимо, твердо решил скинуть пассажиров:

— Не, там дела надолго. До поворота едем, а дальше — вы сами.

С неизвестным ему прежде наслаждением Слава принялся смотреть на дорогу, пролетающие мимо деревья, полянки, поля; что-то новое зашевелилось в нем, требуя воинственного клича, диких гримас, помимо воли направляя ноги и мысли на «тропу войны». Загадочное свойство думать без слов, на грани сознания…

Треснуло, покрывшись снежными зигзагами, зеркальце заднего вида, водитель пригнулся к рулю, зеленовато-бледный, как детское мыло; он гнал фургон на пределе возможного. Сзади (было видно в одном осколке, каким-то чудом не вывалившемся под колеса) за ними, медленно нагоняя, шел помятый бежевый «Мерседес», весь в пыли — наверное, именно от пыли он и казался бежевым; курносый мерседесовский передок покрывали веснушки ржавчины. Из окна смуглая рука помахивала каким-то странным, слишком большим черным оружием, Слава затруднился определить марку пистолета, никогда раньше не видал такого монстра.