До поворота (Кровавый Крым)
Шрифт:
— Смотри-ка, жив, курилка! — Макс для порядка еще раз влепил Славе пощечину, — Отойдет.
Потом повернулся к Миле и смотрел на нее долго и грустно.
— Зачем ты это сделала? Положи пушку, кстати.
Огромный черный пистолет Луиса все еще был у Милы в руке. Она брезгливо разжала ладошку, и пистолет звонко стукнулся об кафель.
— Он убил маму. И сидит, радуется, мир делит. Берите мир себе, целиком. Нечего ему…
— Жива твоя мама!
— Да?!
— Ну… Еле-еле. Но я пульс пощупал. Есть. Слабый. Если ОМОН с вертолетом поспеет, авось вытащим. А вот этого — уже нет.
Тело Евгения Альбертовича распростерлось возле кресла. Маленькие ручки все еще были сжаты в последнем
— Да как же мы без него?.. Эх! И где эти вонючие документы? Ты говорила, у него тут сейф был?
— Был.
— Где?
— У тебя звание-то какое? — брезгливо оттопырила губку Мила.
— Подпоручик Киже. Сейф где?
— За тобой, в стенке.
Макс обернулся, но стена казалась совершенно гладкой, только Слава мог видеть в ней отвратительный бледно-зеленый провал, продолжавшийся в странную бесконечность.
Перешагнув через толстое тело Барбары, Макс подошел к Миле и пристально посмотрел ей в глаза:
— Девочка, нам очень нужны эти документы. Теперь без них, сама понимаешь, наша акция уже окончательно бессмысленна… — он еле шептал, но на сведенные судорогой славины мышцы этот слабый шелест дествовал подобно грому в свежем, полном озона, майском воздухе, как молния, проходящая сквозь столетнийй дуб, одиноко возвышающийся посреди бескрайнего поля.
— Я не знаю шифра, — просматривая на свет прозрачное содержание ампул, Мила пыталась вобрать обратно выплескивающиеся из голубоватых озер изогнутах белков капли, — вот мама, она знала, и Марго тоже. Он от них иногда там прятал всякое, ну они и лазили. А он думал, что это Бек.
— А что прятал? — осторожно спросил Макс.
— Плейбой.
Тут она не выдержала и расплакалась, выронив ампулу. Вытирая дрожащами пальцами грязные мокрые дорожки на щеках, мелко заскулила, цедя тонкий и прерывистый звук дергающимися губами.
— Сволочь!
— Кто? — не понял Макс.
— Ты! Из-за тебя же все произошло! Ты все это заварил, ты!
— Я?! Дурочка, — Макс улыбнулся, правда, слегка фальшиво, — ты ведь меня сюда сама привела, не помнишь? Ему помочь, — Макс кивнул на лежащего на полу похолжего на сломанное дерево Славу.
— Тогда хватаем его и маму, и пошли отсюда.
— Медецинская по…
Слова Макса были перебиты ударом приклада — толстый омоновец, неловко подскользнувшись на растекшихся по кафелю славиных фекалиях, в прыжке угодил на пыточное кресло, вырвавшийся из рук автомат задел Макса по лицу и отлетел к закрывавшемуся выходу аварийного прохода.
— Ни сместа! Сопротивление бесполезно! — орал стоящий в дверях человек в темном комбинезоне и маске, пока другой верзила выворачивал руку сопротивляющейся Миле.
Кто-то, пробежав, наступил на Славу, на плечо. «Наверное, я действительно превратился в дерево, — слабо протекло внутри сознания, потому что боли он не почувствовал, только равнодушно смотрел, как у обыскивающего Макса омоновца застряло в закрывающейся аварийной двери неловкое дуло автомата.
— Сплющит или нет?» Сплющило.
Оттолкнувшийся от славиного плеча омоновец попал ботинком на слой рассыпавшихся ампул, под ногами неприятно затрещало стекло, и омоновец со всей силы, стараясь устоять на ногах, наступил на красное пятно, обволакивающее крупную грудь женщины, подобно экзотической бабочке-вампиру. Раздался неприятный хруст, возможно, он только послышался Славе, когда каблук, а за ним и почти вся подбитая металлом подошва ботинка чуть провалились внутрь, вслед за пробитыми пулей ребрами.
— Мама!!!
Чуть осев, Мила безвольно повисла на сильных руках. Дрогнув, опустились, закрывая бездонные пустые глаза, ресницы ее матери, изо рта пошла
Отпасовав метким ударом из-под ног к стене мешающего Славу, первый омоновец вертел в руках удостоверение Макса.
— Эй! — понюхав его в последний раз, он обернулся к другому, который, прислонив Макса к стене, руки в упор на стену, лупил того ребром ладони по почкам. — Петров, отставить!
— Так он, гад… — прервался на минуту второй.
— Отставить, я сказал, — коммандирским голосом приказал толстый с удостоверением в руках. — Тащи всех наверх, там разберутся!
— Трупы брать? — растерянно подал голос кто-то.
— Трупы потом, — хмуро буркнув что-то себе под нос, толстый вышел первым. Возмущенно верещала рация, что-то неразборчиво неприличное.
Порхавшая под потолком душа Барбары куда-то делась, наверное, вернулась к себе на верх, чтобы снова собирать мерцавшие точки призрачных катушек. Осталось только тело, уже остывающее и страшное, оно вытягивало из Славы остатки животной теплоты в закручивающуюся воронку вихря, над которым вился пустой черный ворон, похожий на прозрачный елочный шарик. Теперь они все висели на одной гигантской елке-карусели. Не хватало веселых разноцветных фанариков, чуть подрагивавших в этой тьме над бездною.
— А Славик у нас будет Щелкунчиком! — стоя сзади за спиной, обрадовала его воспитательница.
Где-то вдали слышился веселый вальс-вихрь с нежным перезвоном колокольчиков. Но он не имел права туда лететь, потому что его нелегкая функция заключалась в защите этого дерева от врагов, посягающих на орешки. Разжав стиснутые гигантские челюсти, Слава приготовился к бою…
И вот часы пробили полночь, когда в стене открылся черный провал крысиного хода. Из него вышел черный принц, который когда-то в черном замке пил по-черному. А может, стрелял из черного пистолета в бежевом «Мерседесе»… Слава сразу его узнал — Николас! Только голов у него было не три, как в сказке, а четыре или пять. Они переходили плавно одна в другую, местами непроизвольно сливаясь в одну черную пустоту. Это настораживало, потому что казалось неправильным. И обидным. Крысы утащили его сабельку, и теперь он остался беззащитен перед врагом, который, внимательно осмотрев помещение, сдвигал мерцающую белизну стены, добирался, сука, до новой норы, прокладывал свой ход в сложенных аккуратными стопочками тайных бумажках.
«Туфелька! Срочно нужна туфелька. А я голый, и стукнуть его, гада, больше нечем, и вишу я, как последний дурак, на дурацкой елке! — смяв нестройный хор вальса, реальность навалилась огненным пламенем напалма, растекающегося по темным полоскам вен, — стой! Стой же! Это вещдоки!» Утопив нетолстую папку под балахон, Николас стал быстро пролистывать остальное, наверное, снимал…
А новый приступ лихого вальса зароился вокруг Славы. Где-то в небесах парила его новая воспитательница — Варвара, успевшая окреститься и стать его ангелом-хранителем по-совместительству. Ей была пожалована ставка мученицы с минимальным окладом в сто сорок мегабайт и пенсионное удостоверение, обеспечивающее посмертный проезд в общественном транспорте. Она не переставая швыряла туфелькой в черного прица, стащившего ее любимый плейбой. Николас осторожно закрыл сейф и, уходя по черному ходу в свой черный подземный мир, послал ей воздушный поцелуй и спрятал за пазуху одну из туфелек. Теперь ему точно придется перемерить ножки всем знакоммым девушкам! Славе даже стало его немного жаль… Хорошо, хоть, можно, наконец, слезать с этой дурацкой елки, да и вернулись его бравые оловянные солдаты. Почему у них никогда нельзя разобрать лиц? Жалобно пискнув, компьютер выпустил праздничный залп иср и потух. Вот и все, праздник закончен.