До рая подать рукой
Шрифт:
Выходя из-за стола следом за матерью, Лайлани рискнула взглянуть на Престона. Он ей подмигнул.
Она могла бы попытаться убежать. Несмотря на ортопедический аппарат, по существу, протез коленного сустава, она сумела бы пробежать сто ярдов быстро и грациозно, еще сто быстро и не столь грациозно, но, если бы она, лавируя между столиками, выскочила из ресторана, если бы, минуя магазинчики, вбежала в казино с криком: «Он собирается меня убить!», сотрудники и игроки ради ее спасения не ударили бы пальцем о палец, разве что начали бы делать ставки, как далеко убежит девочка-киборг, прежде чем столкнется то ли с официанткой, разносящей коктейли, то ли с бабулей, прилипшей к игральному автомату.
Поэтому
В кресле второго пилота насытившаяся Синсемилла, до ленча практически не притрагивавшаяся к наркотикам, готовилась к приему расширяющих сознание препаратов, без которых не мог обойтись ни один уважающий себя живой инкубатор, выращивающий чудо-детей. Между коленей она держала фармацевтическую керамическую ступку и керамическим же пестиком превращала в порошок три таблетки.
Лайлани понятия не имела, что это за таблетки, но точно знала, что не аспирин.
Когда пчеломатка закончила толочь таблетки, она всунула в правую ноздрю серебряную трубочку, обжала ноздрю пальцем и вдохнула часть этой воздействующей на психику «муки». Поменяла ноздри, чтобы сбалансировать неизбежный ущерб, наносимый носовым хрящам при долговременном их использовании в качестве пылесоса для всасывания токсических субстанций.
Это же кайф, начать веселье и почувствовать, как мутируют чудо-дети!
В Лас-Вегасе они повернули на федеральное шоссе 95, которое тянулось на север вдоль западной границы штата Невада. Сто пятьдесят миль ехали параллельно национальному памятнику «Долина смерти» [90] , который, правда, находился в Калифорнии. Но пустынная территория Невады не изменилась к лучшему после того, как Долина смерти осталась позади, а они проехали город Голдфилд, чтобы в Тонопа повернуть на северо-запад.
Выбранный маршрут позволял им держаться на приличном расстоянии от восточной Невады, где федеральные силы блокировали тысячи квадратных миль, разыскивая наркобаронов, хотя Престон продолжал настаивать, что происшествие напрямую связано с появлением Ипов.
90
Национальный памятник «Долина смерти» – расположен в Калифорнии и Неваде (меньший участок). Включает территорию Долины смерти, носит следы деятельности золотоискателей XIX века. После 1850 г. здесь были обнаружены залежи буры, меди, свинца, золота и серебра. Когда рудные запасы исчерпались, шахтерские поселки пришли в упадок и опустели. Национальный памятник открыт в 1933 г. Площадь – около 840 тыс. га.
– Это типичная государственная дезинформация, – безапелляционно заявлял он.
Сидя в столовой, Лайлани не проявляла интереса ни к наркобаронам, ни к пришельцам с другой планеты. Не очень-то занимали ее и злобные свинолюди из другого измерения, о борьбе с которыми она совсем недавно так увлеченно читала. Это была третья книга из цикла, включающего шесть романов, и раздражающая ее неспособность сконцентрироваться на сюжете объяснялась не тем, что свиноподобные плохиши стали не столь злобными или веселые герои менее веселыми или героическими. Поскольку ее отношения с Престоном кардинально изменились, черные замыслы заплывших свиным жиром злодеев более не впечатляли ее. Потому что за рулем «Легкого ветерка», в солнцезащитных очках, сидел человек реального
В результате она отложила книгу и открыла дневник, куда подробно занесла происшествие в кафетерии. Позже, когда переделанный «Превост» продолжал мчаться по горным ущельям и плоскогорьям, Лайлани записала свои наблюдения, связанные с переходом матери в различные состояния измененного сознания. Переходы эти стали результатом приема как минимум двух наркотиков, последовавших за таблетками, растолченными в порошок, который дорогая маман вдохнула, когда они проезжали Лас-Вегас.
С приближением к Тонопа, в двухстах милях от Вегаса, Синсемилла уселась за обеденный стол рядом с Лайлани и начала готовиться к самоувечью. Положила на стол «резальное» полотенце – синее банное полотенце, сложенное в несколько слоев, чтобы служить подложкой для левой руки и впитывать капли крови, дабы они ничего не испачкали. В жестянке из-под рождественских сладостей с танцующими снеговиками на крышке лежало все необходимое для самоувечья: медицинский спирт, вата, марлевые подкладки, «Неоспорин», бритвенные лезвия, три хирургических скальпеля разной формы, четвертый скальпель с особенно тонким рубиновым лезвием, используемый в глазной хирургии для надрезов, которые невозможно сделать стальным.
Положив левую руку на полотенце, Синсемилла улыбнулась участку шесть на два дюйма на предплечье, испещренному сложным переплетением шрамов. Долгое время медитировала, не отрывая глаз от кружев, сотканных не крючком, а скальпелем.
Лайлани страстно желала не присутствовать при этом безумии. С радостью спряталась бы от матери, но дом на колесах такой возможности не предоставлял. Ей не разрешалось входить в спальню, которую Синсемилла делила с Престоном, а диван в гостиной располагался недостаточно далеко, оттуда она бы тоже все видела. А если бы ретировалась в ванную и закрылась там, ее мать могла бы за ней прийти.
Лайлани давно уже уяснила для себя, что, выказав отвращение или даже малейшее неодобрение, она тем самым навлекала на себя гнев матери, инициировала бурю, которая длительное время не могла улечься. С другой стороны, если Лайлани демонстрировала интерес к любому из занятий матери, Синсемилла могла обвинить ее в том, что она сует нос не в свои дела, а сие приводило к той же буре.
Полное безразличие оставалось наиболее безопасным вариантом, даже если этим безразличием приходилось маскировать отвращение. Поэтому, пока Синсемилла раскладывала средства самоувечья, Лайлани полностью сосредоточилась на дневнике, внося в него все новые строки.
Но на этот раз для защиты одного безразличия не хватило. Лайлани старалась максимально полно задействовать левую руку в надежде сохранить подвижность деформированных суставов и расширить возможности сросшихся пальцев. Соответственно, она умела писать обеими руками. И теперь, когда она заполняла дневник левой рукой, мать наблюдала за ней со все возрастающим интересом. Поначалу Лайлани решила, что Синсемилле хочется знать, что она пишет, но вскоре выяснилось, что у Синсемиллы совсем другие мысли.
– Я могла бы сделать ее красивой, – подала голос Синсемилла.
Лайлани ответила, продолжая писать:
– Сделать красивой – что?
– Криворучку, лапу свиночеловека, которая хочет быть и рукой, и раздвоенным копытом одновременно, этот маленький обрубок, этот маленький сучок, недопеченный оладушек, которым заканчивается твоя рука… вот что. Я могла бы сделать ее красивой, более чем красивой. Я могла бы сделать ее прекрасной, превратить в произведение искусства, и тогда ты больше не будешь стыдиться своей руки.