До свидания, мальчики!
Шрифт:
Я вылетел по грудь из воды, глотая открытым ртом воздух, и тут же снова стал погружаться. Тогда я лег на спину, и меня чуть покачивала незаметная для глаза волна, и горячее солнце согревало озябшее тело.
Я до сих пор не понимаю, что со мной было. Но всю полноту одиночества и страх перед ним я ощутил, когда повернулся и увидел плоский берег и маленькие фигурки людей.
Я, наверно, не очень долго пробыл в море, потому что, когда я вышел на берег, Сашка еще не оделся. Он натягивал брюки, а Катя стояла рядом и держала рубашку. Я подошел и встал к Сашке спиной.
– Слышишь? Я был неправ.
Сашка понял. А Катя ничего не поняла. Я стоял, и зубы мои стучали
– Что случилось? – спросил он.
– Не знаю. Я нырнул и чуть там не остался. Там довольно прохладно.
Сашка почему-то очень долго смотрел на меня, потом сказал:
– Идиот!.. – Подумал и добавил: – Паршивый пижон. Между прочим, редкое зрелище: король без штанов. Можешь полюбоваться.
У воды стоял коренастый мужчина в черных трикотажных трусах с белым поясом. Он разговаривал с женщиной и смеялся. У него были очень белые зубы, резкие морщины в углах рта и черные, со смоляным блеском волосы. Он показался мне очень молодым. Моложе, чем на афишах.
– Ну его к черту! – сказал я и сел на песок.
– Одевайся. Нас ждут, – сказала Катя.
За пляжной оградой, на улице, Витька махал нам рукой.
– Ждите меня в павильоне. Я согреюсь, потом приду.
– Пойдем, пусть он согреется, – сказал Сашка.
Я растянулся на горячем песке и чувствовал, как из меня вместе с ознобом уходит глубинный холод. Потом я сидел и смотрел на женщину, с которой разговаривал Джон Данкер. Теперь она стояла совсем близко от меня. Я никогда раньше не видел таких красивых женщин. Наверно, просто не очень-то обращал на них внимание. Оказывается, смотреть на красивых женщин было очень интересно. Я смотрел, а она стояла лицом к морю: за первым саем плавала черная голова короля гавайской гитары.
Мне в лицо больно ударил песок.
– Это чтобы ты не смотрел.
Я повернул голову. Инка пересыпала из ладони в ладонь песок.
– Она же не купается потому, что намазана, – сказала Инка.
Потом Инка сказала, чтобы я смыл песок и оделся. Но я ответил, что смотреть не могу на воду, и стал стряхивать песок руками, и Инка мне помогала. Когда я одевался, близко от нас прошел Джон Данкер. Он шел к женщине, а смотрел на Инку и улыбался. Вблизи он не казался таким молодым. У него были мешки под глазами и желтоватые, как у стариков, белки. Инка спряталась за мою спину, но я заметил: она тоже улыбалась. Теперь мне было на это наплевать. Мы пошли. Инка положила руку мне на плечо и старалась шагать в ногу.
– Я знаю, почему ты на меня злишься, – сказала она. – Потому, что я тебя не подождала. Я нарочно не подождала. Понял, как будет плохо, когда я уеду? Понял?
На этот раз Инка ничего не знала. Но я помалкивал. Мне очень мало и очень много надо было от Инки: мне надо было постоянно чувствовать, что она меня любит. Когда я это чувствовал, я не мог злиться.
Мы вошли в павильон. Почти все столики были свободны. Только таким дуракам, как мы, могло прийти в голову есть мороженое перед обедом. Наши уже доедали свои порции. По-моему, они говорили о нас, потому что, когда мы вошли, они замолчали. Инка подсела к мраморному столику и подвинула к себе мороженое в металлической вазе на длинной и тонкой ножке.
– Сколько тут? – спросила Инка.
Сашка ответил:
– Двести грамм.
– Так мало?
– Послушай, Инка, у Витьки мягкое сердце. В этом все его несчастье. Ехать тебе или не ехать – зависит не от нас.
Инка насторожилась. Она кончиком языка слизывала с ложечки мороженое.
– А если я сама не поеду? Возьму и не поеду. Ну, что они
– Что ты на меня смотришь? – спросил Сашка. Витька сидел красный и зло смотрел на Сашку. – Можешь полюбоваться – твоя работа. Инка, ты же умница. Ты умней всех девчонок, которых я знаю. Ты такая же умная, как Витька. Подумай сама: что значит «они»? «Они» – это же мы. Мы уедем, а тебе жить с ребятами еще два года. Они же тебе этого никогда не простят. И мы бы не простили.
– Витя, ну скажи ты! Ну чего ты молчишь? – Витька был последней Инкиной надеждой: наверное, пока не было меня и Сашки, она уговорила его, что может не ехать.
– Вообще Сашка много врет. Но тебе надо ехать. Это правда, – сказал Витька.
– Инка, ты же знаешь, ребята тебя и так не любят. Напрасно ты ищешь в Витьке союзника, – сказала Женя.
Никто ее, конечно, не просил, но Женя сказала правду. Я не мог понять, за что Инку не любили в школе, потому что сам очень ее любил.
– Что я им сделала? Что я им сделала? Почему они меня не любят? – Инка кулаками терла глаза. – Почему я не имею права носить красивые платья? Ну скажите, я тряпичница? Скажите, тряпичница?
Инка очень любила новые платья, но она не была тряпичницей. Она могла в самом дорогом своем платье преспокойно смолить с нами яхту и совсем не заботилась, что будет с платьем. А потом терпеливо ждать, пока ей сошьют новое, а тем временем ходить в старом. И в старом, и в новом платье Инка чувствовала себя совершенно одинаково.
Теперь, когда прошло много лет, я понимаю: дело было не в платьях. Инку не любили, потому что она не была похожа на нас. Для нее главным были собственные желания, а они не очень часто совпадали у нее с тем, что требовала от нас жизнь. Попросту говоря, Инку не любили за то, что она была такой, какой была.
– Я согласен с тем, что сказал Сашка. Я это Инке раньше говорил. А Женю я не понимаю: если Инка не может рассчитывать на любого из нас как на друга и союзника, тогда и я не могу рассчитывать, – сказал я.
– Ты же не так меня понял, – сказала Женя.
– Володька, брось из мухи слона делать, – сказал Витька.
– Ша! – Сашка поднял руку. – Инка должна ехать. Решили единогласно. Теперь подумаем, что мы на этом теряем. Сегодня мы идем в курзал – Инкин отъезд этому не мешает. Через три дня мы празднуем в «Поплавке» окончание школы. Инка тоже будет с нами. Остаются острова. Так я вас спрашиваю: какая нам разница, идти ли на острова или на косу? Днем будем помогать Инке. За два дня выполним всю ее норму и заберем Инку в город. Разрешить тебе не ехать мы не можем, но кто может запретить нам тебе помочь?
– Пусть попробует, – сказал Витька.
Я завидовал Сашке: он как будто не предложил ничего особенного, но Инка, кажется, успокоилась. Я пододвинул свою вазу к Инкиной и переложил мороженое.
– Ты правда не хочешь? – спросила Инка. Ресницы ее были еще влажны от слез, но она уже улыбалась... По-моему, в Сашкином предложении Инку больше всего устраивало то, что и на этот раз она не была такой, как все.
Мы вышли на улицу и дошли все вместе до Инкиного дома. Мы постояли, договариваясь, где встретимся вечером. Потом Инка увела меня к себе обедать. Обед еще не был готов. Я сел на диван и заснул. Сам не знаю, как это получилось. Когда я проснулся, Инка сказала, что тоже спала. Оказывается, мы спали с ней в одной комнате, и это почему-то очень меня взволновало. Мы обедали вдвоем с Инкой на кухне. Инкин отец уже пообедал и уехал на аэродром. Инкина мама сидела с нами и смотрела, как мы ели.