До свидания, мальчики!
Шрифт:
– Ты где пропал?
– Знакомых ребят встретил. Поговорили...
– Тех, что ли? Гнал бы их в шею.
Витька оглянулся.
– На шею хозяин есть! – крикнул он.
– Нет, вы видели, он учит нас жить! – сказал Сашка.
Девочек мы нашли у выхода из парка, они разговаривали с Игорем и Зоей. Женя увидела нас, сказала:
– Наконец-то наговорились.
Витька нагнулся и отряхивал совершенно чистые брюки: он всегда стеснялся малознакомых людей. Игорь сказал мне:
– Счастливое совпадение: встретились в вашем городе, а жить будем в моем. Первое время Ленинград покажется сумрачным. А меня утомляет ваше солнце.
Так. Наверное,
– А мне мало солнца, – сказала Зоя. – Я так соскучилась по солнцу. В Ленинграде идут дожди. Белые ночи и дожди.
Игорь и Зоя жили в квартале от курзала, и мы проводили их до самого дома. Мы отлично знали этот небольшой дом в глубине двора, три года назад его отыскал Витька, и с тех шор адрес дома был вписан в книжку Жениного отца. Конечно, при Игоре никто из нас об этом не вспомнил: Женя не любила, чтобы говорили посторонним о профессии ее отца, как будто худшим в ее отце была его профессия. Жени и Витьки с нами не было – они где-то отстали, – но мы все равно не сказали Игорю, почему нам знаком его дом. Мы вернулись на угол. Подошли Женя и Витька. Витька шел босиком, а туфли торчали из карманов его брюк. У решетки курзала стоял Павел со своими приятелями: наверно, выбирали, с кем бы познакомиться. Из парка выходили я, перейдя освещенный асфальт, исчезали в темноте под деревьями. Мы свернули на 3-ю Продольную. Начало улицы освещалось огнями курзала. Впереди шли девочки. Мы шли быстро. Когда кто-нибудь говорил: «Куда мы так летим?» – мы замедляли шаг, но постепенно снова его ускоряли. Кажется, первым «куда мы так летим» сказал Сашка. Потом это же самое повторял каждый – девочки тоже. Наверное, не мне одному хотелось поскорей остаться вдвоем.
По обе стороны улицы тянулись заборы. Но мы их не видели. Мы только видели между деревьями редкие огни санаториев. В тех местах, где деревья отступали от забора, улица немного светлела. Сашка рассказывал, как он маленьким объелся сахарным миндалем.
– Пять лет смотреть не мог на сахарный миндаль, – сказал Сашка.
– Так я тебе и поверил, – ответил я.
– Сейчас я сам себе не верю.
– Замолчите, – сказала Женя.
Инка возникла передо мной, точно выросла из-под земли. Я ее не увидел, а скорее почувствовал рядом с собой. Катя и Женя тоже стояли.
– Вы ничего не слышали? – спросила Катя.
– Что мы должны были слышать?
– Женщина крикнула, – сказала Женя.
– Тебе не почудилось?
– Сначала Женя услышала, а мы слушали Сашку. А сейчас мы все слышали: на пустыре кричала женщина, – сказала Инка.
Мы не видели друг друга. В темноте поблескивали глаза.
– Веселенькая история, – сказал Сашка.
– Девочки, возвращайтесь к курзалу и ждите нас, – сказал я.
– Мы же можем здесь подождать или до угла дойти – там светло, – сказала Инка.
Улица упиралась в черный провал пустыря. В конце ее по обе стороны мостовой горели электрические лампочки. Белые листья деревьев отбрасывали на асфальт черные тени. С вокзала прошел трамвай. Узкая полоска света обнажала кусты. Из-за угла вышел какой-то парень, постоял, оглядываясь по сторонам, и снова ушел за угол, точно его кто-то позвал. Потом из-за угла вышел Степик. За ним еще выходили. Степик держал во рту папиросу, и Мишка Шкура дал ему прикурить. Степик пошел по направлению к нам. В темноте кто-то всхлипывал – кажется, Катя.
– Встань мне на колено. Ну чего ты так дрожишь? – говорил Сашка.
По
– Беги к санаторию, – сказал Витька.
– Инка! – тихо позвал я, щупая рукой темноту, и вдруг услышал стук ее туфель об асфальт: Инка бежала.
От угла тоже кто-то побежал, но тут же остановился. Мы уже никого не видели. Только слышали топот ног и свист. Потом все стихло. До угла было метров двести. Мы стояли прижимаясь спиной к забору: камень был холодным и шершавым. Сколько надо времени, чтобы пройти двести метров?
– Что ни говорите, а Джон Данкер – король, – сказал Сашка.
– Сашка, ты уже это говорил, – ответил я.
– Разве говорил? – спросил Сашка и замолчал.
Мы молчали и прислушивались, и как-то сразу услышали шаги многих ног. Шаги быстро приближались и стихали против нас на мостовой. Луч карманного фонаря упал на забор и тотчас на Витькино лицо.
– Здорово, Витек, – сказал Мишка Шкура.
– Кто такой? – Я узнал мальчишески звонкий голос Степика.
– Наш, пересыпский, – ответил Мишка Шкура.
Луч фонаря переместился на Сашку.
– Жид? – спросил Степик.
Сашка молчал, а я все время думал: «Если бы я видел у Степика финку тогда в кино, его бы сейчас здесь не было».
– Инка! Финка у Степика! – крикнул я. Свет ослепил меня.
– Какая финка? Кому кричал? – спросил Степик. – Спрячь перо, паскуда! – на кого-то прикрикнул он.
Я загораживался ладонью от света. Свет погас. Я отшатнулся и лицом уловил движение воздуха. Слева от меня приглушенно вскрикнул Сашка. Я кого-то ударил. На меня спиной отлетел Сашка, рванулся вперед и снова отлетел и ударился рядом со мной об забор. На Сашку навалились. Я в темноте схватил кого-то за волосы и рванул на себя. Потом я тащил и выкручивал чью-то руку и совсем близко слышал Сашкино захлебывающееся дыхание. В лицо мне косо плеснули звезды. Не помню, что было раньше – удар или звезды... Падения я тоже не помнил, я только помнил резкий до тошноты запах пота и чью-то модельную туфлю: я поймал ее рукой и хотел оттолкнуть от своего лица...
Потом я снова увидел звезды. Мне казалось, что я лежу на дне, а на поверхности были звезды и голоса, и вода давила мне на уши и покачивала. Кто-то плачущим голосом спрашивал:
– За что ударил?
– Не подходи сзади, паскуда.
Откуда мог взяться Павел? Но «паскуда» сказал Павел. Я услышал удар, еще удар, еще и падение чьих-то тел. Я лежал на мостовой, и асфальт был очень холодный. Я нащупал рукой край тротуара и хотел встать, но меня снова валило. Но я все равно встал и, шатаясь, перешел тротуар и облокотился на край забора. Стало светлее. Наверное, всходила луна, потому что я видел край забора, а внизу было темно. Я вспомнил модельную туфлю около своего лица. Я хотел оттолкнуть ее рукой. Рука была очень тяжелой: я ее еле поднял и, когда опустил, в кого-то попал.
– Володя, это я.
Откуда взялась Инка? Но мне было не до Инки, мне ни до кого не было дела. Меня тошнило от резкого запаха ножного пота. Инка обнимала меня за плечи, а я ногой царапал забор: мне хотелось перевалиться через него, так сильно меня тошнило.
На мостовой разговаривали. Меня больше не рвало, но соображал я плохо.
– Паша, мне шьют дело. Я с тобой не могу сегодня разговаривать. Но мы встретимся, – сказал Степик.
– Принято, – ответил Павел. – Я тебе заодно Нюрку Переверзеву припомню. Поздно я узнал – ты бы еще тогда от меня не ушел.