До свидания, мальчики!
Шрифт:
– Это тот самый Игорь? – спросила Инка. – Он же очень молодой.
Инка сидела положив ногу на ногу, локтем она упиралась в колено, а подбородком на руку. Носок ее туфли почти касался широкого зада сидящего впереди мужчины. Один раз даже коснулся, потому что мужчина повернулся и уставился на Инку.
– Простите, пожалуйста, – сказала Инка.
Мужчина улыбнулся и закивал головой. И, конечно, не потому, что Инка вежливо извинилась. Смотрела она при этом совсем не вежливо. Я-то Инкины глаза хорошо изучил. Глазами Инка говорила: я могу не только туфлей задеть, но и плюнуть – вы все равно будете улыбаться. Просто Инка знала себе цену. Мужчина стал часто оглядываться, но делал вид, что смотрит не на Инку. Я взял Инкину ногу и опустил на землю. Лодыжка
– Но мне так удобней, – сказала Инка.
– А мне нет.
Во время концерта мужчина несколько раз оглядывался. Мы не обращали на него внимания. Мы смотрели, как иллюзионист Жак показывал фокусы. Он ловил в воздухе шарик от пинг-понга, вставлял его в одно ухо, а вынимал из другого, брал в рот зажженную папиросу горящим концом и пускал дым из ушей. Показывал он много разных фокусов, но почему-то больше всего работал ушами. Мне он понравился. Он вышел на сцену и сразу предупредил: буду обманывать, а как – попробуйте догадаться. Но никто особенно не пробовал: большинство зрителей пришло на концерт послушать Джона Данкера.
Из-за боковой кулисы конферансье вынес стул. Он поставил его и вышел на авансцену. Он долго всматривался в зрителей: наверное, собирался сострить.
– Джон Данкер! – громко и торжественно выкрикнул конферансье и отступил к боковой кулисе.
Так и надо оповещать о выходе королей. У меня по ногам мурашки забегали. Погас верхний свет. На сцене остался одинокий стул, освещенный коротким и сильным светом рампы. Казалось, и сцена, и стул повисли в воздухе. Сцену окружала теплая ночь. Слышен был ночной шум моря – не очень сильно, но слышно, если прислушиваться. Постукивали твердые, точно вырезанные из жести, листья пальм. Набегал волнами резкий запах маттиол и левкоев: наверное, в парке недавно полили цветы. Такой бархатной ночи я давно не помнил в нашем городе. У меня за спиной нетерпеливо покашливали, под ногами поскрипывал песок. В задних рядах раздавались редкие хлопки: нервы не выдерживали. Было бы кого ждать! Я нарочно представлял себе короля таким, как видел на пляже, – в одних трусах, пусть в трикотажных с белым поясом, но все равно в трусах. А то, что он улыбался Инке? За одно это я на него плевать хотел.
Я прозевал появление короля. Воздух вздрогнул от аплодисментов. В черной глубине сцены закрылся прямоугольник света. Рядом со стулом стоял король в черном фраке и в белоснежной манишке. Он держал в правой руке черную, отделанную перламутром гитару, а левую положил на спинку стула. Он едва заметно кланялся, оставаясь подчеркнуто строгим, и со сцены казался очень молодым и красивым. Я-то знал: и тот, на пляже, и этот, на сцене, – одно лицо. Но ничего не мог с собой сделать: я тоже аплодировал, и с каждой секундой сильнее. Я объяснял это стадным чувством.
Я по-прежнему пребывал в восторге, который почему-то называют телячий. Джон Данкер сел, и к нему тотчас же подошел конферансье: наверное, он только и ждал за кулисами этой торжественной минуты.
– Инка, это же он! А я сразу не узнала. – Чтобы это сказать, Кате пришлось перегнуться через Сашины колени.
– Кто он? – спросил я у Инки.
– Конферансье. Он на пляже поругался с Джоном Данкером. Даже не поругался. Просто Джон Данкер ему что-то сказал, а конферансье тоже сказал и пошел к морю.
Сашку тоже заинтересовало происшествие на пляже, но по другому поводу. Он допрашивал Катю, что сказал Джон Данкер и что ответил конферансье.
На сцене конферансье стоял боком, изогнувшись в полупоклоне, и о чем-то шептался с Джоном Данкером. Конферансье выпрямился и повернулся к зрителям.
– Гавайский вальс! – провозгласил он и почтительно удалился.
Снова ночь дрогнула от аплодисментов. Чего было аплодировать: Джон Данкер только еще укладывал на колени гитару. Он положил ее на колени плашмя – уже интересно: как можно играть на гитаре, когда она плашмя лежит на коленях? Потом он полез левой рукой в карман брюк и, вынув ее, приподнял на мгновение вверх: он показывал
– Как это он делает? Ну скажи, как он это делает, – приставала Инка.
А я откуда знал как? Я сам удивлялся. Теперь-то я знаю: подражать гавайской гитаре может каждый. Для этого надо зажать нос и мяукать любую мелодию. Но узнал я это потом: подражать гавайской гитаре меня научил Сашка.
– Это обыкновенная гитара, – сказал мужчина, маскирующий лысину, и для этого повернулся. Очень любезно, – значит, он еще не терял надежды. – На ней подняты струны, – говорил он, глядя на Инку...
Инка мельком взглянула на мужчину, тут же про него забыла: ее меньше всего интересовала технология, Последние фразы мужчина выговорил, глядя на меня. Я великодушно его выслушал. Мне ничего не стоило быть великодушным, раз Инка не обращала на него внимания. Я даже готов был доставить ему удовольствие и поговорить о погоде на Гавайских островах. Но он почему-то поспешил отвернуться. Я думал, меня подвели глаза. По моим глазам он, наверно, догадался, что€ я о нем думаю.
Не помню, с какого момента у меня начало портиться настроение. Всем было весело. По-настоящему скучал только Витька. Он то поджимал ногу, то опускал. Снять туфлю он так и не решился: врожденная деликатность не позволяла. Я ему показывал знаками, чтобы он снял туфлю, но он в ответ только страдальчески улыбался и качал головой.
Конферансье выходил на сцену, как только замирал последний аккорд. Он стоял и ждал, пока стихнут аплодисменты. На сцену кидали записки, выкрикивали названия песенок. Женщина с голой спиной знала слова всех песенок, мелодии которых наигрывал Джон Данкер. Она не очень громко – в первом ряду не к чему было кричать – назвала несколько песенок. Но только раз название совпало с тем, что объявил конферансье.
– «Восточное танго»! – крикнул он, и женщина первая зааплодировала.
Я узнал мелодию. Правда, не сразу. Эту песенку вчера напевал мне Сашка, когда мы шли к Витьке. Но сейчас мелодия складывалась из необычных звуков, и песенка нравилась мне больше. Она чем-то очень подходила к облику нашего города.
И люди там застенчивы и мудры.
И небо там как синее стекло.
Наверно, со стороны выглядишь очень глупо, когда иронически улыбаешься, а слушаешь очень внимательно. Но я со стороны на себя не смотрел.
Инка весь концерт вела себя вполне прилично. Она по-прежнему сидела положив ногу на ногу. Я только следил, чтобы носок ее туфли не касался широкого зада мужчины.
Во время исполнения «Восточного танго» я не смотрел на Инку. В воздухе погас протяжный и печальный, как отдаленный стон, звук. Инка вскочила и захлопала. Она хлопала и кричала:
– «Над розовым морем»! – Она перегнулась через спинку передней скамьи, почти касаясь грудью плеча мужчины, и кричала: – «Над розовым морем»!
Может быть, мужчине приятно было чувствовать плечом Инкину грудь, но такого я допустить не мог. Я приподнялся.