До свидания, мальчики!
Шрифт:
– Тебе не нравится? – спросила Инка. – Я только чуточку попудрилась и чуточку покрасила губы. Надо же когда-нибудь попробовать.
Теперь я понял, почему она стала такая красивая: под пудрой не так заметны были веснушки, а краска на Инкиных губах совсем была не видна, губы у нее всегда были очень красные.
– Делать тебе нечего, – сказал я. – Зайдем ко мне, я переоденусь.
– Зайдем, – сказала Инка.
Против входа в сквер я сошел на мостовую и остановился, потому что Инка сказала:
– Пойдем по улице. Пойдем?
Мы всегда ходили через
– Когда ходишь по песку, вечно пылятся туфли. Пойдем по улице, – сказала Инка.
Она говорила и поглядывала в сквер. Я тоже оглянулся. Недалеко от входа, боком к нам, сидел на скамейке Джон Данкер. Я вышел на тротуар, и мы пошли по улице. Я подумал, что Инка просто не хотела проходить мимо короля гавайской гитары. Мне и самому не очень хотелось его видеть. Но потом я подумал другое и остановился.
– Ну, ударь меня. Ударь. При всех ударь, – сказала Инка.
Я пошел по улице, и Инка шла за мной. Она шла чуть отставая и говорила:
– Ну, ударь меня. Ну почему ты не хочешь меня ударить? Ударь – и тебе сразу станет легче.
Я шел как оглушенный. Все во мне остановилось, и я ничего не понимал. Я только думал, что мамы, наверно, еще нет дома, и шел очень быстро, и на Инку совсем не обращал внимания, и при этом все время помнил, что она идет рядом со мной.
Мамы дома не было. Инка и раньше к нам приходила, и чаще, когда мамы не было дома. Но раньше я об этом не думал. А теперь думал. Я умылся, петом переодевался в маминой комнате и все время думал, что мы одни в квартире. В открытую дверь я видел Инку. Она стояла, положив локти на подоконник, и смотрела на улицу. В комнате было темно, и только окна светлели. Я подошел к Инке. Я взял ее за плечи, повернул к себе и поцеловал, и у меня из губы пошла кровь. Инка испугалась. Она достала из выреза платья платочек и приложила его к моим губам. Инка прижимала пальцами платочек и поцеловала меня в угол рта. Тогда я сказал то, что совсем не собирался говорить:
– Скоро придет мама... – Мне показалось, что Инка не поняла или не слышала моих слов. Но потом я понял: слышала.
– Пойдем. Я утром заходила к Сашке и обещала вечером еще прийти. Пойдем? – чуть погодя сказала Инка. – Где голубая рубашка? – спросила она.
– Я ее кровью запачкал.
– Дай ее мне постирать. Не бойся, я не испорчу.
Я достал из-под матраца рубашку и быстро, кое-как завернул в газету: мне хотелось поскорее выйти на улицу.
Мы вышли через парадное. В домах и на улицах горел свет, и улицы были тихими, но не по-ночному, а по-вечернему: прохожих было много.
– Как себя Сашка чувствует?
– Мне кажется, хорошо. Даже кость цела. Сашкина мама сказала, что у него сотрясение мозга. Но Сашкин отец сказал, что никакого сотрясения нет. Он, по-моему, обо всем догадывается. Сашкина мама сказала отцу: «Ты такой же врач, как я голландская королева». Тогда Сашка сказал, что если у него нет сотрясения, то будет от маминого крика.
– Долго была у Сашки?
– Не очень. Мне было
Я ждал, что Инка скажет – куда. Но она больше ничего не говорила.
– Хорошо, что ты догадалась позвать Павла, – сказал я.
– Я сразу вспомнила про Павла и побежала. Я только боялась, что он уже ушел. Но он не ушел. Те двое, что были с ним, сначала не хотели идти. Павел со мной побежал, а они сзади шли. Мы услышали, как вы деретесь. Павел крикнул: «Полундра!» Мне он сказал, чтобы я близко не подходила, а сам подошел. На него посветили фонариком. Он кого-то обругал, потом ударил. Он несколько раз кого-то ударил.
– Зачем же ты подошла? Он же сказал, чтобы ты не подходила.
– Я и не подходила. Я стояла, пока тебя не увидела. Я тебя увидела, когда ты хотел встать.
– Ты смелая. Если бы не ты, нам бы здорово попало.
– Ничего я не смелая. Ты меня просто не знаешь. Я смелая, когда не думаю. Если бы я сначала подумала, я бы не подошла.
К Сашке Инка пошла одна. С моими губами нечего было и думать попадаться на глаза Сашкиной маме. Когда Инка входила в подъезд, я крикнул:
– Долго не сиди!
Свет из аптеки падал на тротуар. Я ждал Инку на мостовой за афишной тумбой, чтобы Сашкина мама не увидела меня из окна. От нечего делать я выжег спичками глаза и нос Джона Данкера – сначала на одной афише, потом на другой. Инка вышла вместе с Витькой.
– Сегодня в военкомат вызывали, – сказал Витька.
– Зачем?
– Разнарядку получили.
– Куда едем?
– В том-то и дело – не сказали. С одним со мной не стали разговаривать. Велели утром троим прийти.
– Сашка пойдет?
– Говорит, пойдет. А тетя Соня кричит, что не пустит.
Я посмотрел на верхние окна. Они были открыты. Свет рассеивался в белых листьях деревьев. Я слышал голоса: говорили в комнате, окна которой выходили во двор.
– Не нравятся мне эти тайны мадридского двора, – сказал я.
– Сашке тоже не нравятся, – ответил Витька.
Инка смотрела на меня, и свет отражался в ее встревоженных глазах.
– Скажи Сашке, я за ним утром зайду.
Витька вошел в подъезд, а я с Инкой против сквера перешли мостовую. Сквер посадили три года назад комсомольцы. Теперь-то, наверно, деревья выросли, и в сквере приятно посидеть. А тогда через сквер только ходили, чтобы сократить расстояние, и назначали в нем короткие свидания. Мы прошли мимо скамьи, на которой часа два назад сидел Джон Данкер.
– Была на пляже? – спросил я.
– Была до обеда. Игорь с Зоей тоже были. Я с ними была. Правда-правда. Можешь у них завтра спросить.
– Зачем?
– Я же знаю, о чем ты хочешь спросить. Я же знаю. – Инка просунула ладонь под мою руку. – Ничего такого не было, – сказала она. – Он сказал, что мы все равно расстанемся, а я сказала, что это неправда. Я три раза гадала на спичках, и три раза спички переплетались. Второй раз не очень, но приблизительно. Три раза не может быть случайного совпадения.