До свидания, мальчики!

Балтер Борис Исаакович

На улице Сашка сказал:

– Я же все время чувствовал – Алеша темнит.

– Он старался. Слышал, письмо посылал, – сказал Витька.

– Дело не в письме. Алеша боялся, что мы не согласимся пойти в пехотное училище, и ничего нам не говорил. Это политическое недоверие, – сказал я.

– Я хотел высказать ему все, что о нем думаю, – сказал Сашка.

– Очень хорошо, что не высказал. Незачем выяснять отношения при посторонних. Мы всё ему выскажем наедине, – ответил я.

Мы ушли в порт. Девочки должны были

подойти к военкомату, чтобы вместе идти на пляж. Но мы не хотели с ними встречаться: мы боялись сказать им о том, что едем в пехотное училище. Нам надо было сначала как-то самим к этому привыкнуть.

Яхта стояла на козлах. Мы сняли с нее брезент, достали из люка набор инструментов, потом перевернули яхту вверх килем. Мы приготовились работать, чтобы девочки видели, зачем мы сюда пришли.

– Военком, оказывается, умный дядька, – сказал я.

– Тебе от этого легче? – спросил Сашка.

– Конечно, легче. Он тоже пехотный майор.

Мы счищали с бортов циклями старую краску. Сначала мы счищали просто так: надо же было что-то делать, а потом увлеклись.

– Военком правда умный. Все понимает, – сказал Витька.

– Например? – спросил Сашка.

– Женя представляла, как я в белом кителе буду встречать ее после концерта. Это все равно неправильно. Я не только из-за кителя...

Я зачищал левый борт и помалкивал: никогда не думал, что у Жени такое богатое воображение.

– Что скажем девочкам? – спросил я.

– Пока надо сказать, что едем в Ленинград. Алеша действовал правильно, – сказал Сашка.

Витька посмотрел на меня: Сашке он не доверял.

– Так и скажем, – сказал я. – А если спросят, в какое училище? Скажем: в училище имени Склянского. По-моему, они не станут допытываться, что это за училище.

– Сурик крепко держит. Прошпаклюем борта, и можно красить, – сказал Витька.

– И прошпаклюем и покрасим. А вот кто на ней будет ходить? – спросил Сашка. Он хлопнул ладонью, и двойной борт отозвался гулким звоном хорошо выдержанного елового дерева.

– Приготовиться, – сказал я.

По песку, между поваленных набок баркасов, шли Катя и Женя.

– Почему не подождали? – спросила Женя.

– Яхту надо привести в порядок. Она может каждый день понадобиться, – сказал Витька.

– Узнали, куда едете?

Прокурорский тон Жени начинал меня злить.

– Все в порядке, – ответил Витька. – Все трое едем в Ленинград.

– Я так и знала, – сказала Женя. – Надо всегда твердо стоять на своем.

Витька посмотрел на Женю и глупо ухмыльнулся. Я мог поручиться, что наша тайна дольше одного дня не продержится.

– Как здорово! – сказала Катя. – Мы снова будем вместе. Это надо отметить.

– Завтра отметим, – сказал Сашка. – Завтра мы едем в «Поплавок» и спокойненько все отметим.

– Где Инка? – спросил я.

– Она с мамой уехала в Симферополь. Ее отца срочно куда-то вызвали, и

они поехали его провожать. Я и Женя были на вокзале, – сказала Катя. – Инка велела передать, чтобы ты не скучал.

Я не только не собирался скучать, у меня просто на душе легче стало. Первый раз я ничего не имел против того, что не увижу вечером Инку. Я сказал, что никуда вечером не пойду. Поработаю еще часа два, а потом пойду домой. Я действительно никуда не пошел и рано лег спать. Если крепко проспать всю ночь, то к утру любая неприятность теряет остроту. Впервые в жизни я почувствовал тяжесть долга, и, чтобы его выполнить, мне приходилось пересиливать себя.

Утром я проснулся с тревожным ощущением перемены в своей судьбе. Все устраивалось, но не так, как мне хотелось. Потом, в армии, мне часто приходилось приносить личные желания в жертву требованиям службы. Это постепенно вошло в привычку. Мне со временем стало нравиться подчинять свою жизнь присяге и долгу: каждый раз при этом я острее чувствовал свою нужность и значительность. Когда через много лет я был уволен из армии и спросил полковника, в чье распоряжение меня отправляют, полковник ответил: «В ваше собственное». Ничего страшнее этих слов я не слышал.

Ровно в одиннадцать ноль-ноль мы были на медкомиссии. Чтобы прийти ровно в назначенное время, мы минут пятнадцать стояли за углом военкомата. Вместе с нами комиссию проходили призывники, но мы обошли врачей первыми. Потом мы сидели в кабинете у военкома. Он просматривал медицинские заключения. Самым крупным изъяном, если это можно назвать изъяном, было несоответствие между нашим весом и ростом. Даже Витьке не хватало до нормы шесть килограммов.

– Были бы кости, мясо будет, – сказал военком.

Мы вежливо улыбнулись. Военком подвинул к себе наши заявления, но читать их не стал.

– Что скажешь, Белов? – спросил он.

– Ничего. Что говорить?

– Поговорить есть о чем. Ребята вы крепкие, утешать вас не надо. А пехоту вы зря обижаете. Понятие «пехота» давно устарело. Пехотный командир – это общевойсковой командир. В бою ему подчиняются все рода войск. Значит, он должен знать эти войска и уметь организовать между ними взаимодействие. Форма одежды тоже не хуже морской. К ней только привыкнуть надо. Чем на мне плохая форма?

– Так вы же майор, – сказал я.

– Форма у майоров и лейтенантов одна.

– Особенно у лейтенанта, который обучал вчера красноармейцев, – сказал я.

– Подковырнул. Настоящие профессора, – сказал военком. Он встал, подошел к двери и, открыв ее, позвал: – Лейтенант Мирошниченко!

Майор вернулся к столу, а дверь оставил открытой. В комнату вошел лейтенант, совсем не тот, кого мы видели вчера, а я почему-то думал, что войдет тот.

– По вашему приказанию, товарищ майор. – Лейтенант стоял у двери и смотрел то на нас, то на военкома.