Добро Пожаловать На Темную Сторону

Дарлинг Джиана

— Хотел иметь возможность снова посмотреть своей сестре в глаза и сказать ей, что я все сделал правильно.

— И как ты делаешь все правильно? Насколько я могу судить, мой брат мертв из-за тебя, — прорычал я ему в лицо.

— Я знаю. Мне так чертовски жаль. Но Эйс — маньяк, и независимо от того, как долго я с ним езжу, я не могу предсказать, что этот высокий ублюдок собирается сделать. Кто-то сказал ему, что твои девочки были в том домике. Один из Падших.

— Черт, — прорычал я ему в лицо и крепче сжал его шею. — Кто!?

— Не знаю. Все, зачем я пришел

сюда, это чтобы сказать тебе, что Дэннер — хороший полицейский, и, между нами двумя, мы чертовски близки к тому, чтобы прижать их.

— И что, черт возьми, ты хочешь, чтобы я с этим сделал?

Я уставился на его шею, чтобы сконцентрировать гнев, угрожающий захлестнуть меня. Я уставился на пульс на его шее, бьющийся под моим большим пальцем, и подумал о том, как легко было бы свернуть ему шею. Я делал это раньше; это было не так сложно, как вы думаете.

— Один из игроков, Уоррен, неравнодушен к Луизе… — Его голос сорвался, потому что теперь моя рука была прижата к его трахее.

— Ты смеешь, блять, упоминать ее имя, когда она, блять, едва дышит? — Я сказал тихо. — Не думаю, что ты понимаешь, что я гребаный монстр, Зандер, и я не боюсь убить человека. Даже тот, кто родственник женщины моего сына, или тот, кто в постели с гребаной полицией. Я сверну тебе шею и отправлю тебя к свиньям в рекордно короткие сроки. Ты знаешь, что свиньям требуется восемь минут, чтобы съесть взрослое тело?

Наконец, в его глазах появился страх, и его тело провоняло им, потом и еще чем-то металлическим.

— Ты возвращаешься к Дэннеру и говоришь ему, чтобы он добивался своей славы сам, блять. Падший не помогает никому, кроме своих, — прорычал я, затем оттолкнул его, прежде чем задушить его, и ушел, чтобы выместить свое разочарование на гребаном боксерском мешке вместо гребаного лица Гаррисона.

Глава тридцать восьмая

Луиза

Я проснулась в слезах.

Не было никакого промежутка между бессознательным состоянием и бодрствованием.

В ту секунду, когда я открыла глаза, я поняла, что Мута там не будет, потому что Мут был мертв.

Я не могла вспомнить никаких других подробностей той ночи, которые, как позже сообщили мне врачи, были нормальными после травматического события, но я сразу и жестоко вспомнила, что Мут был мертв.

Слезы горячо текли по моему лицу, обжигая так сильно, что я думала, они оставят шрамы. Часть меня хотела, чтобы они это сделали. Я чувствовала себя изуродованной болью его потери.

Мне потребовалось несколько минут глубокого, прерывистого дыхания, чтобы открыть глаза и осмотреть больничную палату вокруг меня.

Все были там.

Вся моя семья.

Харли Роуз свернулась калачиком на диване, положив забинтованную икру на колени Кинга, а голову — на плечи Крессиды.

Беа сидела в колыбели на руках Новы у стены в длинной шеренге байкеров —

Сай, Лэб Рэт, Кёртан, Бат, Прист и Бонер — которые тянулись через открытую дверь в коридор.

Руби лежала на земле рядом с моей кроватью, завернутая в тонкое больничное одеяло, а Лайла свернулась калачиком позади нее для тепла и уюта. Майя свернулась калачиком на коленях Бака в огромном кресле, которое кто-то притащил из другой комнаты, а Ханна, Клео и Тейлин лежали, свернувшись, как котята, на диване у ног Кинга.

Они все спали.

Даже мой монстр-хранитель.

Он сидел в кресле, которое было слишком маленьким для его огромного телосложения, верхняя половина его туловища развалилась на кровати рядом со мной, одна из его больших рук обвилась вокруг моего бедра, а другая крепко переплелась с одной из моих собственных.

Даже во сне его красивое лицо было напряжено от беспокойства. Я прижала пальцы к складке между его густыми бровями и к вееру морщинок возле глаз, но он не проснулся.

Мне стало интересно, как долго они там пробыли.

— Тебя не было несколько дней, милая, — произнес знакомый голос с порога.

Я не могла бы быть более шокирована, увидев свою маму, стоящую там, не только потому, что она была там, но и потому, что на ней не было косметики — чего я никогда не могла припомнить — и она была одета в спортивный костюм. Это было дизайнерское платье, но все же моя мама в свой худший день не носила ничего более повседневного, чем брюки.

— Мама? — прохрипела я сквозь болезненно пересохшее горло.

Она бросилась так быстро, как только могла, пробираясь сквозь спящие тела на земле, ко мне, чтобы налить мне чашку воды из кувшина на прикроватном столике.

— Держи, милая, — сказала она, поднося его к моим губам для меня.

У меня был момент дежавю, когда я вспомнила, как она делала то же самое для меня, когда в детстве у меня впервые диагностировали рак.

Когда я закончила, я отвернулась и спросила:

— Что ты здесь делаешь?

Боль полоснула по ее чертам, как лезвие, но она прекрасно оправилась. Ее рука слегка дрожала, когда она поставила чашку на стол и присела на край моей кровати, на которой наполовину не было человека-мамонта.

— Меня убивает, что моя дочь должна спрашивать, почему я навещаю ее в больнице, — призналась она.

— Это не то, чем ты часто занималась раньше, — напомнила я ей. — И ты недавно сказала мне, что никогда больше не будешь со мной разговаривать.

Ее губы скривились под зубами — привычка, которую, как я с удивлением поняла, мы разделяли.

— Мне так жаль. Я… Правда в том, что я никогда не знала, что с тобой делать. Ты родилась красивой, энергичной маленькой девочкой с личностью, которая развивалась очень быстро, и это было то, чего я не понимала. Потом ты заболела раком и… — Она поднесла руку ко рту и прижала ее, как будто это могло остановить слезы, которые покрывали ее слова. — Я не знала, что делать с маленькой девочкой, больной раком. Я боялась приблизиться к тебе, потому что ты была так близка к смерти, и что бы я тогда сделала?