Добро пожаловать в NHK!
Шрифт:
— Мы как бы знакомы, — ответил я. Я вышел из манга–кафе и направился прямо в больницу, но…
Я бродил по внутреннему дворику около двух часов. Среди посетителей и пациентов, выходящих на прогулку, я ходил взад и вперёд от главных ворот до переднего входа.
Мисаки лежала в персональной палате на четвёртом этаже в открытое психиатрическое отделение. Неудивительно, ведь она наглоталась снотворного. Это была почти смертельная доза; стоило медикам немного задержаться и могло бы быть слишком поздно.
Не было точно
И что же я буду делать, когда без всякого предупреждения завалюсь к ней в палату? У меня не выйдет ничего хорошего.
Должен ли я сказать что–то вроде: «Не умирай!»…?
Должен ли прокричать что–то вроде: «У тебя еще все впереди!»…?
Мисаки написала уже множество похожих клише в своем Секретном Дневнике. Но они мало помогли ей, поэтому она решила накачать себя снотворным.
Короче говоря, я ничего не мог сделать для неё. Мне было бы лучше не показываться вовсе. Она, скорее всего, почувствовала бы себя ещё более опустошённой, приняв посетителем жалкого хикикомори.
Подумав о таком развитии ситуации, я решил пойти домой; но когда я поравнялся с больничными воротами, ноги сами остановились. Ещё раз, я обернулся к переднему входу и повторил весь цикл заново.
Мои мысли ходили по кругу. Если бы это продолжилось, я бы уходил и возвращался до ночи. Я не мог прийти к какому–либо решению.
Наконец, набравшись храбрости, я вломился в больницу прежде, чем мог снова передумать. Я взял значок посетителя в регистратуре, приколол его на грудь, и поднялся на четвёртый этаж.
Весь этаж был отведён под отделение открытой психиатрии. На первый взгляд, он ничем не отличался от обычной больницы. Я думал, что психиатрическое отделение должно быть наполнено смирительными рубашками, электрошоковым оборудованием, и лабораториями для проведения лоботомии. Однако, открытое отделение было чистым, светлым и казалось самой обычной частью больницы.
Или я так думал. Когда я заметил пожилую женщину, на вид около шестидесяти, наверняка пациента, садящуюся на корточки в углу коридора, я скорее зашагал к 401 палате.
«Мисаки Накахара», гласила табличка на двери самой дальней по коридору палаты.
Совершенно точно. Это была та самая палата.
Я тихонько постучал.
Ответа не последовало.
Я постучал ещё раз, немного сильнее; опять нет ответа. Похоже, мой стук немного приоткрыл дверь, хотя она могла быть приоткрыта с самого начала.
— Мисаки? — я заглянул в палату.
Её там не было.
«Ну, если её здесь нет, мне тут тоже нечего делать. Я пойду домой!»
Я решил оставить корзину с фруктами, которую купил в больничном магазине
Тут на пол упал клочок бумаги. Я поднял его и прочитал: «Микка Тороро был вкусным. Прощайте все».
Сунув эту бумажку и расписание в карман куртки, я выбежал из больницы и поспешил к железнодорожной станции.
Солнце начинало садиться.
Они должны были положить её в закрытую палату с решётками на окнах, а не оставлять их открытыми, давая возможность спокойно сбежать. Они должны были надеть на неё смирительную рубашку и накачать лекарствами, чтобы сделать счастливой. Но они этого не сделали, поэтому Мисаки сбежала из больницы. Она возвращалась в родной город. Похоже, она отправилась туда умирать.
Я вспомнил наш давний разговор:
— Цубурая, этот бегун, прямо перед смертью отправился домой в деревню. Там, вместе с матерью и отцом, он ел тёртый батат.
— Хм.
— Наверное, всё–таки, каждому хочется вернуться в родной городок перед смертью.
Возможно, так и было. Должно быть, Мисаки тоже захотела отправиться в свой родной город. Возможно, она задумала сброситься в море с высокого отвесного мыса, на котором, по её словам, она часто играла. И всё же, так просто у неё это не выйдет. Теперь, когда я нашёл её секретную тетрадь и расписание поездов, удача её кончилась.
Судя по заметкам, оставленным Мисаки в расписании, она села на поезд около часа назад. Если я собрался догонять её, мне необходимо сделать это вовремя. Я знаю, куда она направилась и, кроме того, у меня есть деньги. Если часть пути я проеду на такси, то прибуду туда даже раньше Мисаки. Мне не о чем беспокоиться.
Сидя в ночном поезде, я открыл карту, купленную в магазине по пути. Я искал мыс — тот самый, о котором рассказывала Мисаки, на котором она часто играла в детстве. «Вот он.» На карте был только один мыс рядом с её родным городом, это точно он.
Должно быть, Мисаки села на поезд, отправившийся прямо перед моим. Смешавшись с толпой едущих домой на Новый Год людей, она, вероятно, направляется в родной город, к так популярному среди самоубийц мысу. Но она не знает, что я следую за ней.
Я не позволю ей уйти. Я точно догоню её. По крайней мере, об этом я не волновался. Проблема была в другом.
Что я скажу Мисаки, когда найду её?
Хотя бы немного, но я понимал её страдания. Лишь самую верхушку её боли; но этого уже было достаточно, чтобы вообразить её степень. Наверное, она чувствовала себя загнанной в угол, считала, что иного выхода нет. И её боль никогда, никогда не исчезнет, за всю её жизнь.