Добрый мир
Шрифт:
— Цейтнот,— сказал Генка.— Но вы здорово играли! Прямо
классицеская Сицилиан-ская зассита.
— Какакианская?! — презрительно переспросил Косарев.
— Сицилианская,— мирно сказал Генка.—
Ну, это дебют такой есть, я в книзке выцитал.
— В какизке?..— опять передразнил Косарев.
— А проигрывать надо уметь, Николай Антонович,— прозвучал из-за
Генкиной спины голос. Спокойный, чуть врастяжечку, голос Марины
Анатольевны.
—
Но что-то, видать, в нем еще не успокоилось, что-то зудело, или
характер -у него был такой тяжелый. Но он вдруг добавил:
— Молодец. Весь в отца. Сколько помню,
папаша твой тоже прилично играл, от доски не
оттащить было...
Генка густо покраснел. И неожиданно — это бывало с ним очень редко
— сильно разозлился.
— Папаша здесь ни при чем, товарищ Коса
рев,— сказал он раздельно. И почувствовал, как
защипало веки. Но он справился с собой.—
И мой папаша — не вашего ума дело. Я с вами
в шахматы играл...
Он замолчал, будто подыскивая слова. И вдруг выпалил:
— Да зря играл! Правильно вам сказали, что вы проигрывать не
умеете!
— Ну-ну, и дальше что? — спокойно спросил Косарев.
— А ничего! — сорвался на фальцет Генка.— Вы просто злой и
бесцеремонный человек! И если хотите знать, я у таких, как вы — у пятерых
выиграю, да еще в пьяном виде, поняли?!
Николай Антонович нехорошо как-то усмехнулся, смел с доски фигуры
и взял доску в руки.
— Да ладно-ладно, успокойся, чемпион!..
Держи свой лавровый венок!
Никто даже не успел понять, что хотел сделать Косарев. А тот шагнул
вдруг к Генке — и надел ему доску на голову. Домиком.
Генка стоял не шелохнувшись. Он и потом не мог вспомнить, что
почувствовал в тот момент. Это был какой-то провал. Он так с доской и пошел
к двери. На полдороге, опомнившись, он сбросил доску на пол.
Первым переварил случившееся Илья Тимофеевич.
— Ну, знаете, Николай Антонович, это... это
хулиганство какое-то! И с очень дурным при
вкусом. Все! Хватит! Больше на работе —
никаких шахмат. Ни-ка-ких! Всем ясно?
Всем было ясно, и все молчали.
И тут не выдержала Марина Анатольевна. Темпераментное
выступление ее потом долго смаковали в лабораторных кулуарах.
— Совесть у вас есть?! — неестественно
тонким голосом выкрикнула она.— Хоть капля
совести? Да в вас ведь ничего кроме злости нет!
Вы же помрете от своей злости! Ну как, дочитал он «Колобок»?
Дочитал? А сами-то вы дочитали?
Слова
появятся пробоины. Но Мари внезапно бросила его и переключилась на
невиновных:
— А вы?! Вы дочитали? Тоже мне, работнички-шахматисты...
Болтуны! «Я вчера стари
ка Досто-евско-го взял»! — передразнила она
неизвестно кого.— А «дружище Маяковского»
вы не брали? «Что такое хорошо»? Пижоны несчастные! На их глазах
человека как хотят унижают — а они рты восхищенно разинули...
Марина Анатольевна, казалось, хотела крикнуть что-то еще. Но вдруг
расплакалась и убежала в «девичью», была у них в лаборатории такая
маленькая комнатушка.
К концу обеденного перерыва все вошло в норму. Лаборатория молча
принялась за работу и созидала сосредоточенно до самых семнадцати ноль-
ноль. Генка вместе со всеми. И Марина Анатольевна тоже. Все давно и
прекрасно знали ту истину, что «работа есть работа».
Да и страшного ничего не произошло. В маленьких коллективах
случаются иногда такие вещи. Там люди слишком долго видят одни и те же
лица и порой устают от них. Все это давно изучено и описано.
В пять часов все молча разошлись по домам, парами и поодиночке.
Генка уходил один, последним. За проходной он поискал глазами Косарева —
тот на несколько секунд исчез из его поля зрения,— увидел его и стал быстро
догонять.
Они вместе сели в трамвай. Проехали три остановки и вышли…
Разговор между ними происходил в сквере у набережной, недалеко от
дома Николая Антоновича.
— Постойте, я к вам,— тяжело дыша, сказал Генка, поравнявшись со
своим недругом.
Тот резко остановился.
— Я вам хотел сказать...— снова заговорил
Генка.— Я хотел вам сказать, что это я сам
виноват. Ну, когда сказал, что зря с вами
играл... Извините.
Он, тяжело дыша, смотрел на Косарева и словно чего-то ждал.
— Шел бы ты домой, парень,— вздохнув,
сказал Косарев.
Но Генка не уходил. Стоял и молча ждал.
— А вы тоже извинитесь! — вдруг сказал
он.— Я ведь не мог с вами прямо там драться! Ведь не мог же! Мы же
все-таки на работе
были!
Косарев тяжелым взглядом посмотрел на Генку и снова вздохнул:
— Ну ладно, лаборант. Успокойся. А то лопнешь. Извини.
Генка быстро повернулся и пошел назад, к остановке.
— Матери привет передавай! — крикнул
вдогонку ему Николай Антонович.