Добудь восход на закате
Шрифт:
— У тебя. Но случайность — она и есть случайность. Мой товар — хорошего качества?
— Нормального.
— Мусор, подкладки для весу, неаккуратная упаковка?
— Нормального, я же уже сказал. — Мирон все никак не мог переключиться на иной, более равноправный уровень разговора со странным этим ханыгой, однако и того факта, что ханыга приносит очень много, когда приносит, причем почти все — не ему, а сменщику, отрицать не мог: товар был весьма кондиционный, словно бы перед сдачей его перебирали и сортировали (Так оно и было, Сигорд, на этапе подготовки,
— Тогда признай очевидное и приглядись к прейскуранту.
— Зачем это?
— Чтобы у меня был интерес сдавать именно тебе.
— Шагай... — И вслед уже — Я подумаю.
На послезавтра, это было как раз в понедельник, Сигорд приволок в два приема двойную против обычного порцию и приступил уже к Кечу:
— Слушай, Кечу, фигня получается.
— На то и фигня. Что такое? — Кечуа был тоже дородным мужичком, основательным, солидным, но низеньким и очень подвижным: раз, раз, два-с, три-с — все взвешено, уложено, укрыто — как с моторчиком. Как при этом он умудрялся сохранять солидность? — удивительно.
— Мирон считает, что мой товар вот по этой строке должен идти, — Сигорд отчеркнул еще раз по тому же месту ценника, что и в первую сдачу.
— Пусть считает.
— Вот и я говорю: пусть считает. Поверь, мне с тобой проще дело было иметь. С тобой спокойнее.
— Ну так, а что тогда? Что за прощания с соплями?
— Он больше готов платить.
— Да хрен бы с ним, дураком деревянным! А я что — из своего кармана должен тебя надбавками кормить?
— Из своего не должен, а мое — это мое, как я его понимаю.
— Что??? Ты мне еще условия ставить? Ты, босявка хренова? — Сигорд в понедельник утром побрился уже специально и рубаху не поленился выстирать заново. В области косметики и парадно-выходной одежды возможности Сигорда были минимальны, но все, что мог — он сделал. Он очень робел — а ну как они стакнутся и выведут его на чистую воду, и прогонят навсегда?..
— Босявка, так оно и есть. А у тебя много ли таких босявок?
— Десять тысяч, только крикни!
Но оба, Сигорд и Кечу, знали, что это не так: Сигорд со своей бригадой в пять-шесть сборщиков приносил едва ли не четверть всей втормассы, принимаемой от физических лиц.
— Тогда — да. Жалко. Ну, по крайней мере, у меня совесть будет спокойна, что я не нанес ущерба твоим экономическим интересам.
— Фу ты, ну ты! «Экономическим интересам»! Грамотный, что ли?
Сигорд, шевеля губами, во второй раз пересчитал деньги: четырнадцать червонцев, шесть пятерок, восемь трешек и две монеты по талеру. Сто девяносто шесть талеров. Из них тридцать с пенсами — его. Но это за два дня.
— По какому ты хочешь — по этому? — Кечу с усмешкой ткнул в самый высший разряд, по которому никто никогда не получал, ибо гранулированная очищенная масса, упакованная в мешках, продавалась в других местах и совсем по другой цене.
— Нет, вот по этой. — Сигорд в третий раз потянулся ногтем — подчеркивать.
— И Мирон платит?
— Да. Но взял с меня слово тебе
— От же сука! Мы же... Ну, а если я ему скажу, что ты мне сказал, а? У тебя выбора не будет, мне понесешь и по прежней цене. А? И даже по меньшей сдашь, потому как некуда будет сдавать.
— Тогда настоящая сука — ты будешь, а не Мирон. И массу тогда пусть Мирон тебе носит, а я пойду алюминий собирать. Баночный. Мне на мою бутылку хватит...
Оба осеклись и замолчали.
Ультиматум, если вам доведется встретить его на жизненном пути или предъявить кому либо — очень точный аршин для измерения собственного «Я». Сигорд трепетал, изо всех сил стараясь держаться прямо и вровень. Главное — взгляд не опускать. Это как в обезьяньем стаде: или сомнут, или признают. Первое — больно, второе — хорошо. Но чтобы добиться второго — надо быть готовым огрести первое.
— Не треснешь?
— В самый раз будет. Иначе нет мне смысла работать, и так почти по нулям.
— Эх... — Кечуа уже все решил про себя и его стенания на бегу, сокрушенные потряхивания головой были просто ритуалом: обстоятельства меняются, а квартплата и семья ждать не могут, надо приспосабливаться к обстоятельствам...
— Ну, давай попробуем, уговорил, будем считать. Со следующего раза вот по этому ценнику.
— С этого раза. Я, как ты заметил, сначала сдал, сначала получил, а потом уже разговор повел. Так?
— И что?
— А то. Если ты серьезно к делу относишься — сегодняшний груз и пересчитай по новым расценкам.
— Ну, ни хрена себе! — Кечуа заматерился уже не шутя. — Сдал — принял: сделке конец! Следующий груз — новый расчет. Все. Ты что, дурачок? Что ты мне свои правила устанавливать пытаешься, а?
— Кечу...
— Хренечу тебе, а не Кечу!
— Кечу. Я скажу, ладно? А ты послушай и уж сам решай. Именно так оно все у нас и было сегодня: я без единого писка сдал тебе массу по старой цене и принял деньги, не скуля. Так?
— Естественно, а как еще?
— И я того же мнения. Дело было сделано. Но если ты хочешь показать мне, что ты лучше Мирона — покажи это, прояви добрую волю и здравый смысл. Понял, о чем я говорю?
Кечу опять остановился на миг и задумался в нехарактерной для себя позиции. Но моторчик вновь заработал и погнал Кечу бегать по заваленному пластмассой складу...
— Пилим. Пополам. На — еще червонец, либо уваливай к хренам хоть к Мирону, хоть к Господину Президенту! Ты меня достал окончательно!
— По рукам.
Удивление, алчность, досада, покорность судьбе — все эти эмоции, словно в калейдоскопе, промелькнули по лицу Кечу, который сначала удивился легко прервавшемуся торгу, потом сообразил, что можно было бы отжать еще половину с уходящего кровного червонца, потом подосадовал, что не догадался сделать это, хотя бы попробовать сделать, и, наконец, философское смирение над фактом свершившейся сделки, с которой он, все-таки, что-то там наэкономил...