Добыча хищника

Ромова Елена Александровна

– Неужели уже утро, – щуря глаза, произнесла она сиплым ото сна голосом, – я прилегла всего на пару минут. Гм… как дела, Эля? Все в норме?

– Да.

– А вид у тебя…

Представляю, как я выгляжу в ее глазах: прокушенная губа, растрепанные волосы. На мне слишком отчетливо видно его клеймо.

– Он тебя… – она сдержала бранное слово, понимая, наверняка, что я чертовски уязвлена, – не травмировал?

– Все в порядке, – смущенно потерла я шею. – Все уже знают?

– Ну-у… такое

шило в мешке не утаить. На военных машинах стоят системы отслеживания. По ним тебя нашли. А там… – она поднялась, похлопывая себя по щекам. – Шилов сразу куда-то сорвался, – и пожала плечами: – Не бери в голову. Пошли позавтракаем?

Ее безмятежность подействовала на меня лучше, чем любое успокоительное.

Усадив меня за стол, она разбудила дежурных, и вскоре на кухне забурлил чайник и послышался звон ножей.

– Я просматривала твои анализы… – сказала Инна. – То, что с тобой происходит, я не могу объяснить.

– А что со мной происходит?

– Он убрал метку, но… Знаешь, – она указала кивком на соседний стол, – видишь, четыре ножки? Если убрать одну из них, он так и будет стоять, верно? Но на трех ногах он будет неполноценным, – она понизила голос до шепота: – Я всего лишь хирург, Эля, но… мы, люди, будто те столы на трех ножках… Когда твой чужак поставил метку, он будто дополнил то, что должно было быть заложено в тебе природой.

– А теперь я снова треногий стол, – хмыкнула я.

– У тебя гормоны не в порядке, выраженная анемия, нехватка витаминов, повышены лейкоциты… милая, может, скихр и дар смерти, но перед смертью он способен исцелить даже смертельно больных. Эта метка что-то вроде божественной амброзии.

Я нахмурилась. Почему я не могу умереть счастливой и желательно во сне? Без всего этого…

Насытившись кашей, мы вышли на плац, где, едва коснувшись золотыми лучами земли, проснулось солнце. Рудова закурила, а я села рядом с ней, наблюдая, как расходятся облака, являя миру новый день.

Ночью я сказала Таю в сердцах, чтобы он оставил меня в покое. Хочу ли я этого на самом деле? Смогу ли я расстаться с ним после того, что между нами было?

– Я… люблю его, – вдруг сказала я Рудовой, и ее рука с зажатой сигаретой замерла на полпути ко рту. – Что с этим делать?

Она закусила сигарету, переместила в уголок губ и сделала несколько мощных затяжек:

– Может, просто сказать ему об этом?

– Сказать?

– Вы переспали, деточка. И он был осторожен… – она печально улыбнулась, бросая взгляд на мои искусанные губы: – как думаешь, почему?

Раньше я могла обсуждать парней только с Гелей. Сестра считала меня натурой слишком увлекающейся и несерьезной, и всегда оставалась островком рассудительности. И мне чертовски этого не хватало.

– Я ничего не смыслю в психологии, – выдувая вверх струю дыма, оскалилась Рудова: – Но похоже он на тебе свихнулся.

Не успела я ответить, небо пронзил звук приближающегося вертолета.

Мы с Инной

с интересом наблюдали за посадкой, а затем и за тем, как из кабины выпрыгивает Шилов. Он на секунду замирает у дверцы, несмотря на то, что лопасти еще слабо вертятся. На плечо Петра опирается рука – я вижу, как выгружают Сурова.

Сердце у меня замирает.

Не знаю даже, что чувствую, но память услужливо подбрасывает мне картинки: этот мужчина держит меня за руку, гладит по волосам, не отходит от моей постели, «я люблю ее», – горячо, но нежно шепчут его губы.

Меня словно ошпаривают кипящим маслом.

Впервые при виде этого человека я хочу бежать на край света. Скукоживаюсь на ступенях лестницы, где мы сидим, желая растаять, как снежинка.

Он идет самостоятельно – неужели он сотворен из стали?

Его растерзанная рука пронизана спицами.

Это буквально оживший Алекс Мерфи[1], пришедший за возмездием.

Инна срывается с места, чтобы помочь ему, а я сижу, словно истукан, прикрученный к полу задницей. У меня нет сил даже взглянуть на него.

– Какого хрена ты делаешь, товарищ-подполковник? – без обиняков орет Рудова, подставляя ему плечо.

Константин идет ко входу – а я, как дура, сижу у него на пути.

Конечно, я не рассчитываю на то, что он по-джентельменски перемахнет сверху и растворится в тумане, чтобы не смущать меня. Суров вовсе не такой терпеливый, чтобы ждать, когда я оттаю.

Он прет, как танк.

Меня замораживает его ледяной взгляд.

Он останавливается передо мной. Вернее, вся процессия останавливается.

Я опускаю руки, цепляясь пальцами за выступы ступеней, будто меня сейчас снесет ураганный ветер.

– Привет, Эля.

Ох, твою ж…

Я сглатываю – этот выдержанный тон лишает меня всякой опоры.

Заглядываю в его серые глаза и проваливаюсь в них, словно в болото. Он все знает!

– Доброе утро, товарищ-по…

Он коротко улыбается, и меня так сильно бьет в сердце, что я осекаюсь.

Он не винит меня… Он…

Константин шагает по ступеням, обходя меня, будто царевну. Он кладет здоровую ладонь мне на макушку и слегка ерошит волосы:

– Кажется, пора объявить всеобщий сбор, – говорит непринужденно, направляясь к двери: – Без меня все чертовски расслабились.

Я поворачиваюсь вслед за ним и долго смотрю на дверь, которая уже давно закрылась за ними.

Меня терзает такая боль, что хочется забыться.

Этот мужчина слишком стойкий и несгибаемый для обычного человека. Судьба раз за разом бьет его, а он не отступает. Я хотела бы быть такой же сильной… если бы могла…

Но трусиха-Эля желала забыться на груди Тайгета Касара, не думая ни о чем плохом. Галоян был прав, я бежала от реальности. Суров стал тем молотом реальности, который разбил стеклянный купол, возведенный вокруг меня. Мощные челюсти глубоководного удильщика уже переломили мне хребет, а я и не заметила?