Дочь адмирала

Федорова Виктория Яковлевна

В пять утра подъем на завтрак. Он всегда один и тот же: ломоть хлеба на весь день и жидкий, чуть сладковатый чай. Единственное нарушение однообразного утреннего ритма — двадцатиминутная прогулка в обнесенном цементными стенами дворике площадью шесть на четыре метра.

После прогулки заключенных возвращали в камеры на весь оставшийся день. В обед — немного каши с крошечным кусочком вонючей костистой рыбы, которую заключенные прозвали «веселыми ребятами». На ужин — чай с хлебом, если к тому времени он у кого-то оставался. В девять вечера — отбой. И так каждый день. Если сидишь не в одиночке, можно

поговорить с соседками по камере — но только шепотом. Разрешалось также брать книги из тюремной библиотеки.

Самым мучительным испытанием Владимирки была монотонность. Единственным событием в раз и навсегда заведенном распорядке тюремной жизни был поход в душ — раз в десять дней. Но и его вряд ли можно было причислить к разряду приятных: как правило, в душ водили посреди ночи.

Первые полтора месяца своего пребывания во Владимирке Зоя провела одна в камере, предназначенной для двоих. День за днем она сидела в потертой серо-белой полосатой рубашке и юбке, совершенно ничего не делая. Как ей потом объяснили, это был обычный тюремный «карантин», в течение которого она была лишена даже ежедневных двадцатиминутных прогулок.

Первой ее сокамерницей стала пожилая женщина с яркими голубыми глазами. Как только надзирательница закрыла за ней дверь камеры, она грохнулась на колени и принялась молиться.

Зоя так никогда и не узнала ее имени. Соседка лишь сказала, что она с Украины и осуждена на пять лет. За что? Она отвечала весьма туманно.

— Знаете, там у нас тяжелые были времена, голод.

Мало-помалу правда вышла наружу. Сама того не зная, пожилая женщина съела свою собственную семилетнюю внучку, которую убили родители. Те получили по десять лет.

«А мне дали двадцать пять», — подумала Зоя.

Как-то ночью Зоя проснулась, почувствовав на себе пристальный взгляд соседки. Женщина улыбнулась.

— Знаете, у вас очень симпатичный носик.

Зоя содрогнулась от ужаса. Что она замыслила?

Неужели, отведав однажды человечьего мяса, она уже не может остановиться?

С той ночи каждый раз, поймав на себе пристальный взгляд соседки, Зоя замирала в ужасе.

Пожилая женщина, вне всяких сомнений, была не в себе, но, коль скоро ее считали безобидной, она еще долго оставалась в одной камере с Зоей.

Зоя вздохнула с облегчением, когда ее перевели в другую камеру, хотя такие перемещения были во Владимирке делом обычным и проводились с единственной целью — подавить в самом зачатке установление дружеских отношений между заключенными.

В этой новой камере сидело пять женщин. Две из них проводили дни в молитвах. Третья, Рената, была австрийской графиней, во всяком случае, утверждала, что она графиня. У четвертой, Ады, не было правой руки, по самое плечо. Удивительно обаятельная, обладавшая к тому же изумительной памятью, она проводила время, декламируя стихи Пушкина. Пятая женщина, по имени Маша, оказалась воровкой и убийцей и была без памяти влюблена в Аду.

Как только в дверном глазке исчезал глаз надзирательницы, они кидались целоваться и частенько проводили ночи под одним одеялом. Их отношения были Зое неприятны и непонятны, но, с другой стороны, она пыталась объяснить их стремлением двух живых существ к человеческому теплу.

У Зои начали выпадать волосы.

Стоило ей провести рукой по волосам, как они вылезали клочьями. Несомненно, сказывался скудный тюремный рацион. Ничего удивительного, учитывая, как мало она ела и с каким трудом ее желудок переваривал съеденное. Как ни странно, когда она пожаловалась, тюремщики проявили к ней непонятное участие — ей дали рыбьего жира. К тому же ей обрили голову, и, несмотря на все унижения, которые она при этом претерпела, Зоя воспринимала свой нелепый вид вполне спокойно. Маленькая тюремная шапочка, часть тюремной одежды, полностью бритой головы не прикрывала. Но зато волосы со временем снова отросли.

Унылую череду дней и недель разнообразили лишь переходы из одной камеры в другую и знакомство с их обитательницами. А они были самыми разными.

Анна покинула Россию в 1917 году перед самой революцией. Ее отец, полковник царской армии, увез семью в Китай, где Анна выросла и вышла замуж. Ее, как, впрочем, и всех членов ее семьи, заклеймили как предателей за отказ вернуться в Советский Союз. Прошли годы. Овдовев, Анна почувствовала непреодолимую тоску по родине. Ей дали разрешение вернуться. Она запомнила лозунг, висевший над железнодорожным путем, когда поезд пересекал границу Советского Союза. На нем было начертано: «Добро пожаловать домой!» Ее тут же арестовали.

Другая женщина, простая крестьянка, собрав до крошки выданный на день хлеб, совала его под юбку и, к омерзению всех сокамерниц, пукала на него. На вопрос, зачем она это делает, с улыбкой объясняла: «Не испорть я хлеб, кто-нибудь позарится на него и съест. А так он только мой».

Одна из женщина была женой члена коммунистической партии, занимавшего в Ленинграде до того, как его расстреляли, весьма важный пост. После ареста она сошла с ума. Каждый вечер перед сном она заводила разговор с мужем. «Ты почистил зубы? Да, кстати, тебе кто-то звонил, пока ты выходил Я записала имя». Ее койка была рядом с Зоиной, а разговор иногда продолжался два-три часа кряду.

Еще одна заключенная, Лида Русланова, потеряв однажды терпение, заколотила кулаками в дверь и потребовала надзирательницу.

— Послушайте, — проговорила она властным голосом, — я отбываю срок. Но в тюрьме, а не в сумасшедшем доме. С этой женщиной надо что-то делать. У вас что, нет какой-нибудь другой русской бабы ей на замену?

Знаменитая на весь Советский Союз исполнительница русских народных песен Лидия Русланова стала во Владимирке одной из двух самых близких Зоиных подруг.

После ареста ее мужа, генерала Крюкова, который был правой рукой маршала Жукова, ей дали шесть лет тюрьмы. Поскольку обе принадлежали к миру искусства, они, конечно же, не раз встречались в Москве на разных приемах. Но никогда не были друзьями. Сблизила их Владимирка.

Второй Зоиной подругой стала Зося Грушевская, до ареста работавшая секретарем-машинисткой в Академии наук. Им с мужем вменялось в вину, что они троцкисты. Она понравилась Зое с того самого момента, как впервые вошла в камеру. Зося была худенькая, изящная, ростом чуть меньше 160 сантиметров, с каштановыми волосами и карими глазами. Она все время держала голову немножко набок, словно стеснялась чего-то, но в глазах ее всегда сверкали задорные искринки.