Дочь атамана
Шрифт:
Однако крепость оставалась неприступной.
Ах, если бы удалось женить папу, Саша чувствовала бы себя куда спокойнее.
Михаил Алексеевич вернулся из деревни озабоченным, хмурым, но слушал Шишкина внимательно, что-то записывал и задавал множество уточняющих расспросов. Он казался столь внимательным, что бывший вояка даже простил ему полную дремучесть в области коневодства. Объяснял охотно и степенно, и Саша, обещавшая себе ни за что не отлынивать от скучных этих разговоров, незаметно для себя заснула на диванчике
Ей приснился лекарь, но был он сам на себя не похож. Отчего-то он чах над счетами, выводил на бумаге столбики цифр и выглядел потерянным и несчастным. Вокруг клубилась тьма, и из льдисто-голубых глаз смотрела на мир такая звериная тоска, что Саша заплакала и проснулась.
Уже совсем стемнело, и из открытых дверей слышно было, как в столовой звенят посудой, что-то веселое напевает Груня, которую нисколько не огорчил их переезд. За окнами хрипло побрехивал старый пес приказчика Мелехова, там робко, будто не веря в наступление настоящей зимы, кружились снежные хлопья, а Марфа Марьяновна сидела рядом и тихо гладила Сашу по голове.
— Что ты, что ты, милая, — шептала кормилица, — будто места себе не находишь.
— Сама не знаю, — Саша прижалась к ней, обвила руками, спрятала лицо на необъятной груди. — Будто потеряла, чего не имела.
— Молодая ты, глупая, попусту себя терзаешь.
— Попусту, Марфушка Марьяновна, — согласилась Саша, — совершенно попусту.
Они еще немного посидели, обнявшись, а потом Изабелла Наумовна позвала к ужину.
Голод рассеял остатки сна: Саша забыла пообедать, а Марфа Марьяновна, занятая обустройством, не поймала свою воспитанницу и не усадила ее за стол.
Михаил Алексеевич, равнодушный к пустым беседам, с увлечением читал «Наставления для управляющего имением».
Изабелла Наумовна же выглядела прескверно: будто проплакала целый день.
Саша огорченно подумала, что если она ожидала, что отец ощутит ее потерю и соскучится, то это зря. Лядовых такими тонкостями не пронять. Возможно, чтобы обратить на себя внимание, Изабелле Наумовне стоило приставить к горлу атамана кинжал.
По крайней мере, такой оборот событий его хотя бы позабавил.
— А вы, Михаил Алексеевич, прилежный ученик, — заметила Саша, выуживая из киселя соленый груздь.
Он поднял глаза, явно с неохотой закрыл книгу, с отвращением посмотрел на крупные лохмотья капусты в полупустом супе, вздохнул мученически, осторожно подвинул к себе телятину.
— Александра Александровна, вы скотный двор заводить будете? — спросил задумчиво.
— Скотный — что? — изумилась она.
— Овцы, бараны…
— Да не с ума же я сошла, — испугалась Саша.
— Слава богу, — вырвалось у него.
Они посмотрели друг на друга и невольно засмеялись.
— Какой еще скотный двор, — заговорила Изабелла Наумовна, — да мы же через неделю вернемся в город. Михаил Алексеевич, хоть вы не увлекайтесь странными идеями Саши. Она все быстро бросает.
— Александра Александровна вольна ехать куда угодно, — спокойно
— Если отличите овцу от барана, — холодно возразила Изабелла Наумовна. — Уж не знаю, какие рекомендации вы Александру Васильевичу представили, да только не похожи вы на управляющего. Я эту братию знаю, у них глаза бегают! А вы смотрите как человек, который не привык склонять голову. К тому же слишком образованны, да еще, кажется, и моралью обременены. Но вы и не дворянин, выправки у вас нет, а на канцелярскую службу нынче кого попало берут. Нет, голубчик, вы кто угодно, да только не управляющий. Натура не та.
Саша захохотала.
— Беллочка Наумовна у нас удивительно прозорлива, — сообщила она радостно, — я еще только подумаю, а она меня уже во всем подозревает!
— Работа с детьми принуждает держать ухо востро, — чопорно подтвердила гувернантка.
Саша с любопытством уставилась на Михаила Алексеевича, ожидая его реакции.
Тот просто пожал плечами.
— Александр Васильевич меня принял из жалости. Уж не знаю, ко всем ли вдовцам он испытывает сочувствие или я особенную скорбь вызываю, — губы дрогнули в насмешливой улыбке. — А овцу от барана я уж как-нибудь отличу, будьте уверены. Я ведь вырос в деревне.
Саша даже залюбовалась его хладнокровием. Сама-то она, вспыльчивая и безрассудная, уж наверняка наговорила бы глупостей после вердикта, который вынесла безжалостная Изабелла Наумовна.
— И на деревенского вы не похожи, — возразила та твердо, — говор у вас столичный, повадки тоже. Темная вы, Михаил Алексеевич, лошадка.
— На том и порешим, — легко согласился он, явно не собираясь ни оправдываться, ни объясняться.
Изабелла Наумовна поджала губы от такого пренебрежения, но собственные страдания снова поглотили ее, и остаток ужина прошел в тишине.
Гранин проснулся незадолго до рассвета, быстро умылся и оделся, заглянул в кладовые, где взял хороший свиной окорок, и вышел на улицу.
За ночь выпал сверкающий в голубоватых ранних сумерках снег, и все вокруг стало светлее, волшебнее. Оставляя следы на нетронутой пушистой белоснежности, он миновал двор, подъездную аллею, прикрыл за собой ворота и устремился в сторону пролеска возле деревни.
Ведьмы никогда не жили среди людей, но всегда обитали где-то рядом. Гранину не нужно было спрашивать дорогу, чтобы найти дом среди редких деревьев.
Он просто знал, куда ему идти.
И знал, что платой за помощь должны быть не деньги или драгоценности, а что-то по-настоящему нужное.
И еще то, что яснее всего ведьмы видят при первых лучах солнца.
Она ждала его под рябиной, на полдороге, не желая, чтобы он подходил ближе к ее жилью.
И это ожидание не было удивительным.
Она чувствовала Гранина так же, как и он ее.
— Ну здравствуй, сын травницы, — проговорила ведьма тихо, напряженно.
— Как зовут тебя? — спросил он, положив на пенек поблизости сверток с окороком.