Дочь атамана
Шрифт:
— Меня задержал Василий Никифорович.
— Ах, все равно, — она прошлась по передней, взяла со столика стопку писем. — Папа прислал из столицы ответы на наши лошадиные запросы. Извольте прочесть мне их вслух.
— Саша! — укоризненно вмешалась Изабелла Наумовна, откладывая книгу, с которой устроилась у окна. — Ты ведешь себя как сумасбродная помещица. Кажется, тебя научили грамоте!
— У меня от этих каракулей глаз дергается, — отрезала Саша Александровна.
Гранин без возражений забрал у нее письма, при этом она подала их вытянутой рукой, словно боялась
Неужели он обидел ее ночью?
Ведь ни словом, ни жестом не намеревался показаться слишком вольным, но, кажется, не вышло.
Ровно читая описания разводных кобыл, Гранин то и дело ловил на себе пристальные взгляды Изабеллы Наумовны, а вот Саша Александровна косилась в окно, раздраженно крутила перстни на пальцах, притоптывала туфлей, а в его сторону не смотрела вовсе.
— Что же, мне все ясно, — заключила она, когда последнее письмо было отложено, — значит, после святок мы едем к Винокурову и Клавдееву, а у остальных ничего занимательного.
— Зимой? — немедленно вмешалась Изабелла Наумовна. — Да ведь дорога неблизкая!
— Так и что, — Саша Александровна задрала подбородок повыше, — торчать здесь безвылазно до самого лета?
— Воля твоя, но я никуда не поеду!
— Воля ваша, вот и покрывайтесь здесь мхом, — и Саша Александровна стремительно покинула комнату.
— А вы, — Изабелла Наумовна подозрительно уставилась на Гранина, — извольте объясниться! Откуда вдруг корсеты и новые наряды?
— Не могу знать, — отступая назад, пробормотал он, — возможно, это связано с визитом к графу Плахову.
— К Плахову! — вскричала гувернантка восторженно. — Да неужто Саша взялась за ум? Ушам не верю! А я-то решила, что она совсем спятила здесь от скуки.
Гранин едва не рассмеялся, в последний миг только почтительно склонил голову, откланиваясь.
Скука!
Кому-то в этом имении скучно!
На кого-то в этом имении не нападают черти по ночам, а при свете дня — рассерженные барышни.
Оставив Изабеллу Наумовну предаваться мечтам о графском сватовстве, Гранин отправился на поиски Саши Александровны и нашел ее в малой гостиной. Она грустно гладила одну из шпаг, появившихся здесь вместе со старым атаманом.
— Я, — начал было Гранин, разом охрипнув от ее печали, — пришел извиниться. Если я обидел вас чем-то…
— Вы? Обидели? — она вызывающе рассмеялась. — Ну что вы, Михаил Алексеевич, разве можно. Вы же просто… обратились в каменное изваяние. Очень благоразумно с вашей стороны, — поспешно заверила его Саша Александровна, снова отворачиваясь, — и очень своевременно. На меня как раз нашла какая-то нелепая блажь, и…
— Да посмотрите же на меня, — перебил ее Гранин, — невыносимо, что я вижу лишь ваш затылок.
— Чем это вас не устраивает мой затылок? — немедленно возмутилась она, но все же бросила на него короткий, осторожный взгляд. И вдруг испугалась: — Господи, да вы и правда не в себе. Что такое? Это мой дед испортил вам настроение? Не принимайте близко к сердцу, мы, Лядовы, бываем невыносимыми.
—
— Я же не ребенок, — немедленно вспылила Саша Александровна, оскорбленно поджала губы, а потом тряхнула головой: — А впрочем, заливайте, коли охота. Подите сюда, расскажите, чего дед от вас хотел.
— Дела усадьбы, — уклончиво откликнулся он, — письма-то ответные писать будем?
— Будем, — Саша Александровна снова погладила шпагу и отняла от нее руку. Посмотрела пронзительно и ясно, не пряча более глаз: — Что же с вами еще-то делать! Только писанину и разводить.
И упрек в ее голосе был настолько очевиден, что даже Гранин его поймал и смутился.
Глава 19
Дед пробыл в усадьбе неделю, и каждое утро Саша в охотку просыпалась рано утром и спешила навстречу новому дню — так ей нравилась суета, которая царила вокруг.
Правда, к ее вящему огорчению, Василию Никифоровичу ни в какую не сиделось на месте. То он вместе с Михаилом Алексеевичем впрягался самолично камни таскать для будущей конюшни, то пропадал среди крестьян и старых служивых, то его уносило в лес на охоту. А однажды под утро он вернулся от цыган с пестрым платком поверх шубы и на неказистом палевом жеребце.
— Продул я нашу Красавицу, — громогласно и безо всякого огорчения объявил он, передавая Марфе Марьяновне полушубок.
Саша, босая, сонная, подпрыгнула на месте.
— Красавицу? — закричала она. — Да я же ее еле выторговала у цыган! Я же ее собиралась с Бисквитом скрещивать, а вы! Продули!
— Да уж больно простовата кобылка, — оробев, пробормотал дед.
— Зато вынослива и терпелива! Много толку от вашей тонконогой породы зимой, в снегах!
— Ну ладно, ладно, — миролюбиво и нетрезво прогудел он, — верну, верну! Поеду и выкуплю!
И он снова полез в рукава шубы.
Саша упала на диван и захохотала.
— Вот так цыгане, — воскликнула она, — дважды за зиму одну кобылу продали!
Накануне своего отъезда дед пригласил ее на прогулку, и Саша с большим удовольствием велела оседлать возвращенную Красавицу, которую любила порой даже больше изящного Бисквита, до того послушной и умной та была.
— Вот что, моя Саша, — серьезно сказал дед, когда они остановились на опушке, любуясь заиневшим, изящно-торжественным переплетением ветвей и стволов. — Ты своего отца не слушай, он ведь тебя за двоих растил, за себя и за мать твою… Дай ему волю — обложил бы перинами и запер в высокой башне. Когда я впервые взял тебя в степи, он едва не в драку полез… Все хотел уберечь тебя от всего на свете. Потом отошел понемногу, поверил, что ты должна стать сильнее, что должна спать под открытым небом, защищаться, фехтовать… Да только ведь самого главного он тебя лишает, Саша.