Дочь Белого Меча
Шрифт:
— Это вот так, от нескольких капель? Я думал, всё покрывают… ну, как лаком.
— Нет, этого вполне достаточно.
— Колдуны…
— Ага.
Они вернулись на дорогу и направились дальше лёгкой рысью.
Светало.
К стану подъехали в полдень. Тучи разошлись, ярко светило солнышко, от степи волнами поднимался пар; окоём дрожал и переливался, словно и не твердь там была, а широкое озеро. Далёкие табуны, казалось, пасутся на облаках…
Кожаные и войлочные шатры, разбросанные широко, чисто промытые, ещё влажные, сияли яркими сочными красками. Такими же яркими были гарцующие всадники — молодые кочевники, красуясь друг перед другом, объезжали
Стражники, выехавшие навстречу, одеты были скромнее — в чёрное и синее. Лёгкие панцири и шлемы блестели под солнцем, и тускло мерцали короткие скифские мечи за поясами…
Перед дорогой немного отдохнули и поели горячего: разварной жеребятины с диким луком и полбой. Овтай ещё раз осмотрел отобранных лошадей, проверил припасы, всё одобрил. На каждого из отряда приходилось по три лошади: осёдланная, подменная и вьючная. Овтай взял только кобыл, более выносливых при дальних переходах, и только сам оставил себе гнедого мерина, к которому привык и которому доверял.
Отойдя в сторонку, все помолились своим богам — и тронулись в путь. А ещё немного спустя Ягмара выпустила Колобка.
Колобок какое-то время сидел неподвижно, то ли постанывая, то ли хихикая. Потом медленно и неровно покатился по кругу. Один раз, другой, третий… Замер, поёрзал — и с радостным воплем высоко подпрыгнул и понёсся сквозь ковыль. За ним оставалась мерцающая струя, как за очень быстрой лодкой. Время от времени он подскакивал и словно бы оглядывался — ну, где же вы?
Овтай тронул своего мерина, за ним вслед двинулись и остальные — довольно скорой рысью.
Колобок хоть и редко, но останавливался на две-три лепты. Возможно, отдыхал. Иногда после остановки он менял направление, и каждый раз становилось понятно, что так он обходит препятствия — овраги и схваченные обманной потрескавшейся коркой солёные болота. Но общий путь он упрямо держал на север, немного склоняясь к восходу…
Место для ночёвки тоже выбрал Колобок — неподалёку от неширокой тихой речки, почти скрытой ветлой и черёмухой. Это была почти круглая лужайка, поросшая мягкой муравой и клевером. Лошадей разнуздали, обтёрли, остудили, дали напиться. Потом развели по лугу, стреножили и оставили пастись. Сами же сноровисто нарубили дров, разожгли костёр и поставили шатёр — небо снова набрякло, мог пойти дождь. Пока над костром булькала каша, Ягмара отошла вверх по речке и обмылась. Вода была тёплая, почти как в пруду. Пока она стояла, зайдя по колено, кто-то большой и твёрдый пробежал по её ноге. Сразу вспомнилось, как бабка Колушка рассказывала о негодных речных жителях, просыпающихся к ночи…
И тут со стороны стоянки раздался тонкой пронзительный крик. Его подхватили ещё несколько голосов.
Ягмара стремительно оделась и, подхватив сапоги, бросилась к костру — но не прямо, а так, чтобы оставаться в темноте. Нет, вроде бы ничего страшного не произошло, все просто столпились у огня и что-то там делали. Обронили котёл, что ли?..
Она села, обулась, пошла неторопливо. Вдруг поняла, что сердце колотится, и несколько раз глубоко вдохнула и медленно выдохнула.
Ний прижимал Колобка к груди, обтирал его рукавом. Оказалось, проводник ни с того ни с сего запрыгнул в кашу, а потом попытался выскочить, но получилось плохо — и часть каши разбрызгалась, и сам он свалился на угли. Это он и начал вопить.
Ягмара забрала Колобка,
Дежурить Овтай распорядился по двое, по часу каждая пара. Не столько лихих людей он опасался, сколько волков. Зима была холодной, скудной, весна запоздала с приходом, волки могли ещё не набрать жиру — и рискнуть поживиться вблизи людей.
Первой сменой поставили Ягмару и пожилого одноглазого стражника именем Паксай. Мать подобрала его как-то на дороге, насквозь больного и израненного, бабка Колушка выходила и выпоила — и с тех пор служил Паксай верно и преданно; был он истовым камневером, каждый год ездил на поклонение в далёкое капище на Уфалей и носил на груди и руках выколотые сажей знаки Камней: перекрещенные круги. Он хорошо пел у костра и в пути, но кроме песен Ягмара слышала от него едва ли два-три слова за всё время, что его видела. Так и сейчас: он уселся у костра спиной к пламени, чтобы глаза не отвыкали от темноты и, вслепую подкладывая в огонь время от времени очередное полешко, принялся острить на ремне свой короткий изогнутый меч, проверяя его то на ногте, то — сбривая волоски на руке.
Ягмара обошла лошадей, отгоняя от них редких ночных мух-крововсосов, постояла у воды, вернулась к лошадям. Усталость и сытость брали своё, тянуло в сон, поэтому она не садилась на землю и не подходила к костру. Говорили, что в Цересе есть такие кусты, чьи листья можно жевать или заваривать, как траву, и от этого потом совсем не хочется спать… и ещё корешки растут на Становом хребте, которые тоже пожуёшь, и силы прибывают… но созреют они только к глубокой осени; тогда их и копают. Потом ей показалось, что по реке кто-то плывёт. Она положила стрелу на лук, зажала в руке ещё две — и пошла посмотреть. Но это хлюпала по воде опустившаяся ветвь.
Облака разошлись, показалась белая луна — полная на две трети. Степь сразу осветилась, а река и кусты, напротив, почернели. Лошади стали серебряными…
Паксай встал размять ноги. Костёр почти прогорел. Он подтащил поближе к костру неразделанный сухой ствол, несколько раз тюкнул топором. Неожиданно из степи донеслось такое же тюканье. Эхо, сонно подумала Ягмара и тут же одёрнула себя: какое может быть эхо в степи? Паксай тоже насторожился, выпрямился. Для проверки стукнул ещё два раза, обушком, и степь тут же отозвалась двумя негромкими ударами.
— Что это? — спросила шёпотом Ягмара.
— Баклуша бродит, — непонятно ответил Паксай. — Пошли-ка к лошадкам.
Он вытащил из-за пояса меч и понёс его на отлёте.
Лошадки были целы и вроде бы не волновались. Но у одной, белой, по спине тянулась вертикальная чёрная полоса. Ягмара дотронулась — полоса была липкой и горячей. Паксай подошёл, посмотрел, кивнул.
— Что за баклуша? — тихо спросила Ягмара. — Не знаю.
— Никто не видел, — ответил Паксай. — Откликается. Пьёт кровь. Может зарезать что коня, что человека.
Он был необыкновенно многословен. Наверное, волновался.
Тихо ступая, подошёл сзади Овтай.
— Что тут у вас?
Ягмара показала на лошадь. Овтай посмотрел. Вынул из подворота рукава чистую тряпицу, приложил к ране. Лошадка забеспокоилась, переступила, тихо фыркнула. Наверное, только теперь она что-то почувствовала.
— Стукни-ка ещё, — сказал Овтай Паксаю и жестом попросил Ягмару дать ему лук. Отошёл на пару шагов, наложил стрелу, замер.
Паксай тюкнул обухом меча по топору — раз, потом ещё два.