Дочь друга. Ненужные чувства

Черно Адалин

— У вас совсем ничего нет? Или, может…

— Яйца, Катя, у меня есть, но в качестве ингредиентов они не подойдут.

— А… Ох…

Она заливается краской, а я начинаю жалеть, что такое ляпнул. Забываюсь, что не среди друзей, не с хирургами и медсестрами, которые к разным шуткам привыкли.

— Прости. Неудачно пошутил.

— Нет-нет, вы можете, — быстро тараторит, опустив взгляд в пол. — Я с папой наслушалась.

Уверен, что да. Я Диму помню плохо. Знаю, что человек он хороший, справедливый, хоть и местами резкий. С выражениями

не церемонился, рубил правду-матку. Жаль, что его больше нет. И что убили, не удивлен, он всегда лез вперед, даже тогда, когда стоило бы промолчать.

Тему с яйцами благополучно заминаем, но ставлю себе в голове пометку “без пошлостей”, иначе доведу девчонку до скачков артериального давления.

Дальше в корзинку летят спагетти, сметана, овощи. Мимо стеллажа с кофе Катя идет медленно, но ничего не берет. А у витрины с тортами удивленно тормозит, но тоже… идет дальше. Уже у кассы прошу ее подождать и возвращаюсь в кондитерский отдел.

Хрен знает зачем, но беру торт и пирожные в корзинках, прихватываю пару стиков кофе и возвращаюсь на кассу, где Катя как раз раскладывает товар на ленту и при этом посматривает в зал. Наткнувшись на меня, с облегчением выдыхает.

— А говорили, не хотите есть, — с улыбкой выдает Катя, когда заходим в квартиру. — Торт купили вот.

— Я не себе.

Разуваюсь, забираю у нее свою куртку, отправляю на вешалку и забираю пакеты, унося их на кухню.

— Кирилл… — Катя в нерешительности останавливается в дверях. — А вы… не один живете? — спрашивает, глядя на кружку на столе с надписью “Соня”.

Глава 4

Катя

Утром наворачиваю круги по незнакомой кухне, раздумывая над тем, будет ли это удобно — зайти в комнату к малознакомому мужчине и разбудить его, чтобы узнать, где взять дополнительный комплект ключей.

Через час мне нужно быть на стажировке, а Кирилл все еще спит. Учитывая, каким усталым он вчера выглядел, проспит минимум до обеда.

Опаздывать мне нельзя. Ни в коем случае. Даже на пять минут.

Поправляю полотенце на приготовленных наспех оладьях и снова вижу кружку с именем “Соня”. Это его племянница, хотя она могла быть и любовницей, мне нет до этого никакого дела.

Покидаю кухню и иду к выходу. Обуваюсь и тут же разуваюсь.

У двери, ведущей в спальню Кирилла, останавливаюсь, решив, что оставлять дверь открытой — не выход. Как и рыться по карманам в поисках второго комплекта. Как и забрать единственный имеющийся.

Я ведь не знаю его планов.

Вдруг у него сегодня операция, а тут я заберу ключи?

Да он выгонит меня уже к вечеру! Нет уж, хватило мне вчерашних приключений. В этой квартире мне нужно задержаться до окончания стажировки.

Я тихо, но настойчиво стучу по дверному полотну, но реакции никакой не следует. Отговариваю

себя заходить внутрь, но, так и не получив ответа, оказываюсь внутри и тут же прищуриваюсь, потому что в спальне Кирилла кромешная темнота.

Видимо, на окнах висят какие-то новомодные, не пропускающие свет шторы, так что пробираться приходиться на ощупь. Хорошо, небольшая полоска света из коридора показала, где вообще находится кровать и спящий на ней мужчина.

Но дойти до огромного спального места — одно, а вот добраться до мужчины, который, очевидно, любит спать у стены — та еще задача.

— Кирилл… — зову тихо, чтобы не спугнуть.

Папа вообще учил никогда и никого не будить.

А если очень надо, брать кастрюлю на кухне и стучать. Желательно на кухне, а не под ухом у спящего, иначе…

Иначе можно схватить пулю.

Но это у меня папа следователь. Одно время, знаю, он спал с пистолетом под подушкой. Говорил, для безопасности. Со временем перестал, но его я бы ни за что не стала будить, а вот Кирилла надо. Очень надо, иначе кранты моей стажировке.

Вариант с кастрюлей негуманный, так что я забираюсь на кровать в надежде, что доктора не хранят под подушкой пистолет. Максимум скальпель, что тоже не очень, но выбора нет.

— Кирилл…

Трогаю его за плечи. Или за руки. За что-то, в общем, трогаю. Трясу.

Страшно. Все ужастики отца вспоминаю. Он терпеть не любил, когда его будили, и пугал.

— Кирилл, мне нужны ключи…

Он начинает ворочаться, я — говорить громче и трясти сильнее. Лезу к лицу, трогаю за щеку, натыкаюсь на маску на лице. Поддев, тяну ее вверх и лечу вниз. Не на пол, на кровать. Спиной.

Сверху меня придавливает массивным телом.

Все, что я успеваю — издать непонятный звук. То ли кряхтение, то ли крик раненой чайки, то ли это был последний вздох, который я успеваю сделать, прежде чем на мою шею ложится тяжелая мужская рука.

Вот и ужасы подъехали. Мамочки…

Он слишком огромный. И сильный. И, кажется, злой.

А я…

А я, видимо, в состоянии аффекта, потому что пошевелиться не могу и сказать что-то — тоже. Под тяжестью мужчины, который минимум вдвое шире тебя в плечах и выше на пару десятков сантиметров, даже дышать трудно, не то что говорить или шевелиться.

Кирилл приходит в себя первым. Хватка ослабевает, а через мгновение комнату заливает ярким светом, от которого я щурюсь.

— Твою мать, Катя.

Он резко отталкивается руками и встает. Я следом, как-то неуклюже, как каракатица, ей-богу! Еще и в откуда-то взявшемся одеяле запутываюсь. Поднявшись, смотрю на него виновато и думаю, что сказать в свое оправдание. Я же тут по делу пришла, не просто так.

— Мне… ключи нужны. Ехать пора. На стажировку.

— В дверях ключей не нашла? — недовольно.

Значит, по утрам Кирилл просыпается не в самом хорошем расположении духа. Или он такой, только когда будят? Пока непонятно. Надеюсь, вскоре выясню.