Дочь Галилея

Собел Дава

В. После того как ему было дано вышеупомянутое указание, получал ли он разрешение писать книгу, которую он признал своей и которую впоследствии передал издателю?

О. Я не искал разрешения писать книгу, потому что не думал, что написанием ее действую вопреки указанию, то есть не подчиняюсь приказу впредь не придерживаться, не защищать и не распространять ошибочного мнения, но, напротив, стремился в сей книге его опровергнуть.

В. Получал ли он разрешение на издание этой книги, от кого и на чье имя - на свое или на кого-то другого?

О. Хотя мне и поступали весьма выгодные предложения из Франции, Германии и Венеции, я отверг их и, чтобы получить разрешение на издание вышеупомянутой книги, прибыл в Рим три года назад, где незамедлительно передал работу в руки главного цензора, главы Святейшего Дворца, предоставив ему полное право дополнять, сокращать или менять

все, что он сочтет необходимым. После того как он тщательно изучил рукопись совместно с отцом Висконти, названный глава Святейшего Дворца еще раз просмотрел и одобрил ее; таким образом, он дал мне разрешение на ее публикацию, но приказал печатать книгу в Риме. Однако, ввиду наступающего лета, я захотел вернуться домой и избежать опасности заболеть, отсутствуя весь май и июнь, и мы согласились, что я вернусь осенью. Когда я был во Флоренции, разразилась чума, и все связи и коммерция остановились; понимая, что я не смогу попасть в Рим, я в письме попросил главу Святейшего Дворца дать мне разрешение на публикацию книги во Флоренции. Он ответил мне, что хотел бы еще раз просмотреть оригинальную рукопись, и просил выслать ему оную. Несмотря на то, что я использовал все возможности, обратившись к секретарю великого герцога и начальнику почтовой службы с просьбой доставить оригинал, и получил ответ, что нет никаких гарантий доставки и что рукопись почти наверняка будет повреждена, Текст размыт или листы сожжены из-за строгих правил на границах. Я связался с вышеупомянутым главой Святейшего Дворца и объяснил ему все трудности пересылки книги, после чего он приказал мне передать рукопись для тщательного рассмотрения лицу, которому он доверяет. Это был отец Джиачинто Стефани, доминиканец, профессор Священного Писания в Университете Флоренции, проповедник Его Светлейшего Высочества и консультант Святой Инквизиции. Книга была также представлена мной лично отцу инквизитору Флоренции, а им, в свою очередь, названному отцу Джиачинто Стефани. Последний вернул рукопись отцу инквизитору, который прислал ее синьору Николо делла Антелла, осуществлявшему цензуру книг, которые печатаются во владениях Его Светлейшего Высочества во Флоренции. Издатель по имени Ландини получил рукопись от синьора Николо и, связавшись с отцом инквизитором, напечатал книгу, строго придерживаясь всех указаний и поправок, сделанных отцом главой Святейшего Дворца.

В. Когда он получил разрешение от главы Святейшего Дворца на публикацию названной книги, раскрыл ли он достопочтенному отцу факт существования названного указания, ранее им полученного в связи с вышеупомянутым указом Святой Конгрегации?

О. Мне не случалось обсуждать с главой Святейшего Дворца сие распоряжение, когда я просил о разрешении на публикацию, так как я не думал, что это необходимо. У меня также не возникло на сей счет никаких сомнений, так как я никогда не отстаивал и не защищал в названной книге учение, что Земля движется и что Солнце неподвижно, но, напротив, демонстрировал мнение, противоположное мнению Коперника, и показывал, что аргументы его слабые и неубедительные».

Эта последняя фраза в показаниях Галилея свидетельствует о том, что он понимал безнадежность своей позиции. Не будем судить ученого слишком строго. Разумеется, к концу первого дня допросов он ясно видел надвигавшуюся опасность, и у него были серьезные причины беспокоиться за свою участь. Посол Никколини даже предупреждал его о необходимости покорности и согласия со всем, что будут требовать от него инквизиторы. Но Галилей не лгал под присягой. Он был католиком, который верил в нечто такое, во что католикам было запрещено верить. Не порывая с Церковью, он пытался придерживаться - и в то же время не придерживаться - спорной гипотезы, образа движущейся Земли. И двойственность его показаний напоминает двойственность «Ответа Иньоли», когда он описывал, как итальянские ученые исследуют все нюансы учения Коперника, прежде чем отвергнуть его теорию на религиозном основании. Галилей верил в собственную невиновность и искренность, это ясно из писем, написанных им до, во время и после суда.

Однако инквизиторы, выслушав ответы Галилея, могли без труда уловить эту двойственность. Ведь вся каша заварилась в основном из-за того, что Урбан назвал «Диалоги» восторженной защитой Коперника. Прокуроры могли допрашивать Галилея на основании подозрений в обмане и мошенничестве. Но ведь об этом и речи не было. Вероятно, они тоже понимали всю сложность ситуации. Или просто поймали ученого на слове. А может, и то, и другое.

Когда допрос закончился, Галилео велели пройти в определенную комнату в здании, где ночевали представители

Святой Инквизиции. Комната эта использовалась в качестве темницы, и ученый получил указание не покидать ее без особого разрешения под страхом наказания со стороны Святой Конгрегации. Ему приказали поставить внизу подпись, дать обет молчания и подписать бумагу: «Я, Галилео Галилей, подтверждаю все вышеизложенное».

XXIII «Тщеславные амбиции, совершенное невежество и небрежность»

Пока Галилей, которому, как упоминалось выше, запрещалось покидать свою комнату, ждал результатов первого слушания, уже вторая команда, составленная из трех богословов, заново, вдоль и поперек, изучала «Диалоги». Меньше чем через неделю эти консультанты Святой Инквизиции, двое из которых служили в комиссии по проверке книг в сентябре прошлого года, представили свои заключения; и хотя заключения эти были разного объема и составлены в разных выражениях, но все трое пришли к заключению, что книга беззастенчиво защищает Коперника.

«Нет ни малейших сомнений, что Галилей проповедует в письменном виде движение Земли, - утверждал иезуит Мельхиор Инхофер.
– Вся его книга говорит сама за себя. Никто не может учить будущие поколения и тех, кто находится далеко, иначе как в письменной форме… и он пишет по-итальянски, конечно, не для иностранцев или других ученых мужей, но, прежде всего, чтобы сообщить взгляды сии простым людям, в сознании которых ошибки легко укореняются»[61].

Инхофер не только составил самое длинное из трех осуждающее заключение, но и воспринял «Диалоги» как личное оскорбление. «Если бы Галилей нападал на отдельного мыслителя за его неадекватные аргументы в пользу неподвижности Земли, мы могли бы сделать из его текста благоприятные выводы, - говорит Инхофер, - но, поскольку он объявляет войну вообще всем и считает интеллектуальными карликами всех, кто не пифагореец и не коперникианец, становится ясно, что у него на уме».

Галилей заявил, что якобы не ведал о самом строгом и жестком предупреждении. Теперь консультанты утверждали, что он нарушил даже самую мягкую интерпретацию снисходительного порицания - как это и было на самом деле. Хотя «Диалоги» получили разрешение на публикацию, они все равно отдавали ересью, и трибунал Инквизиции должен был до конца месяца попытаться найти приемлемое решение, что же делать с автором.

28 апреля спокойный отдых папы в Кастель-Гандольфо, где Урбан уединился со своим племянником, кардиналом Франческо Барберини, нарушило послание генерал-инквизитора Винченцо Макулано да Фиренцуола. И хотя именно папа инициировал суд над Галилеем, кардинал Барберини, как один из десяти судей-инквизиторов, предпринимал все мыслимые усилия, чтобы защитить своего бывшего наставника и товарища по Академии-деи-Линчеи от гнева дяди Урбана. Вероятно, кардинал Барберини предполагал, что события развернутся именно так, как докладывал теперь генерал-инквизитор, й убедил Святую Конгрегацию дать ему позволение во внесудебном порядке общаться с Галилеем.

«Чтобы не терять времени, - писал кардиналу Барберини генерал-инквизитор, - я вчера имел с Галилеем беседу после обеда, и, после неоднократного обмена мнениями, я отстоял свою позицию, благодаря милости Божией: я дал Галилею увидеть, что он совершенно заблуждается и что в книге своей зашел слишком далеко»[62].

Генерал-инквизитор, доминиканский монах, как и отец Риккарди, однако в отличие от него получивший образование военного инженера, отлично понимал преимущества коперникианского взгляда на мир. Более того, он лично предпочитал отделять строение Вселенной от размышлений о Священном Писании. Но в частных беседах один на один этот человек убеждал Галилея покаяться, чтобы тихо уладить дело с наименьшими потерями, так, чтобы обе стороны смогли сохранить лицо.

«Таким образом, трибунал сохранит свою репутацию и сможет проявить милосердие к осужденному, - завершал генерал-инквизитор свой отчет кардиналу Барберини.
– Как бы все ни повернулось, Галилей осознает проявленную к нему благожелательность, и все другие будут удовлетворены, а это и является наиболее желательным исходом, который только может последовать».

В субботу, в последний день апреля, Галилей снова был вызван в палаты Инквизиции для второго слушания2.

За предшествующие дни одиноких размышлений (как объяснял сам Галилей в ходе допросов, и это отражено в протоколе заседания) ему случилось в полном объеме перечитать «Диалоги», чего он не делал на протяжении последних трех лет. Он дал понять, что нечто, вызвавшее возражения и протесты, проникло в книгу случайно, вопреки его собственным убеждениям, словно скатилось с пера.