Дочь Галилея
Шрифт:
Затем он вновь вернулся к событиям 1616 г., которые привели кардинала Беллармино к необходимости посылать ученому предупреждение; его-то Галилей ранее и представил в качестве свидетельства. «Из сего совершенно ясно видно, что мне велено было только, чтобы я не придерживался и не защищал учение Коперника о том, что Земля движется, а Солнце неподвижно; но там невозможно найти и следа, что, помимо общего запрета, действенного для всех, я получал какие-либо особые указания».
Поскольку частная беседа с кардиналом Беллармино была в точности выдержана в духе знаменитого эдикта, опубликованного в 1616 г., Галилей попытался доказать, что в предупреждении не содержалось слов «не распространять» или «никоим образом» и что эти формулировки поразили его как «совершенно новые и ранее им не слышанные». Он заверял, что к его словам не следует относиться
«Исходя из того, что книга моя не являлась предметом более строгой цензуры, чем того требовал эдикт об Индексе, - продолжал Галилей, - я последовал самым надежным и действенным путем, дабы защитить и очистить сию работу от каких бы то ни было следов несовершенства. Мне кажется, что это совершенно очевидно, поскольку я передал книгу в руки Инквизиции, в то время как многие книги по тому же предмету были запрещены исключительно на основании упомянутого выше эдикта».
На этом основании подсудимый выразил надежду, что «преподобные и наимудрейшие господа судьи» признают, что он ни преднамеренно, ни обдуманно не совершал неповиновения каким-либо данным ему приказам. В самом деле, «те изъяны, которые можно обнаружить вкравшимися в мою книгу, не были введены туда в результате хитрого или злого умысла, но исключительно из-за тщеславных амбиций и удовольствия выглядеть умнее других ученых и выделиться среди популярных писателей».
После того как Галилей логически выстроил все подробности дела, объяснил ход своих мыслей, продемонстрировал чистоту своих намерений и заявил о готовности внести любые исправления в текст, он воззвал к милости инквизиторов: «И теперь мне остается только молить вас принять во внимание мое жалкое состояние и телесную немощь, которые усугубились, поскольку я в возрасте семидесяти лет вынужден был в течение десяти месяцев переносить постоянное умственное напряжение, беспокойство и усталость от долгого и трудного путешествия в самый неблагоприятный сезон - а еще и потерю многих лет, на которые я оглядываюсь, вспоминая прежнее состояние здоровья». Он надеялся, что при выборе наказания судьи примут во внимание его преклонный возраст и плачевное состояние здоровья.
В заключение Галилей сказал: «Равным образом я хочу, чтобы вы задумались о моих чести и репутации, а также о том, что немало есть клеветников, кто меня ненавидит».
Следующие несколько недель, пока трибунал готовил окончательный доклад папе, Галилей вновь провел в уже привычном напряженном ожидании в стенах Тосканского посольства. Не поставив ученого об этом в известность, великий герцог неожиданно решил больше не оплачивать его счета за проживание там, предполагая, что с этого момента ученый сам будет компенсировать все расходы. Фердинандо никак не объяснил столь не характерный для него жесткий поступок, но, возможно, на него все же подействовали давление Урбана в связи с делом Галилея, заточение в застенки Святой инквизиции другого гражданина Флоренции - Мариацо Алидози, а также финансовые затруднения, вызванные опустошением, наступившим в результате чумы. Но какими бы ни были причины, посла Никколини эти новости весьма огорчили.
«В связи с тем, что Вы, Ваше сиятельство, сообщили мне, - писал он государственному секретарю Флоренции 15 мая, - а именно, что Его Высочество не намерен оплачивать расходы синьора Галилея, за исключением первого месяца его проживания здесь, могу ответить, что я не собираюсь обсуждать с ним этот вопрос, пока он остается моим гостем; я лучше приму груз на себя»[65].
Посол дал такое обещание, прекрасно осознавая, что его «гость» может остаться под домашним арестом на вилле в течение добрых шести месяцев - пока судебный процесс неспешно движется к финалу.
Тем временем Урбан вернулся в Рим из Кастель-Гандольфо и снова активно включился в дело Галилея. Он немедленно заметил, что судьи разделились на сторонников и противников Галилея: некоторые из них предприняли попытку прочитать «Диалоги» и сочли эту книгу весьма просвещающей; другие, гневно твердив о том, что ученый нанес им оскорбление, энергично защищая Коперника. Однако все они
Даже если Урбан и сохранил остатки прежнего расположения к Галилею, то теперь даже папа не мог отрицав очевидного: обвиняемый защищал еретическое учение. Урбан не хотел рисковать, проявляя снисходительность к Галилею, поскольку ход Тридцатилетней войны и так уже возбудил сильные сомнения в его приверженности принципам борьбы за католическую веру. Не имело значения, насколько Урбан восхищался прежними достижениями Галилея; в любом случае, он не разделял его взглядов на конечную цель научных открытий. В то время как ученый верил, что Природа следует божественному порядку, который раскрывает свои тайны перед настойчивым исследователем, Урбан отказывался ограничивать всемогущество Бога логическим постоянством. Каждое явление Природы он считал отдельным творением Бога, который может опираться на самые фантастические основания, и каждое такое творение, по его мнению, неизбежно накладывало ограничения на человеческий разум и воображение - и это касалось даже столь одаренных и незаурядных людей, как Галилей.
XXIV «Вера, обращенная к чудотворной Мадонне Импрунетской»
Все то время, пока Галилей оставался в Риме, во Флоренции заново набирала силу чума. Сестра Мария Челесте регулярно слышала от синьора Рондинелли о новых витках эпидемии и все новых и новых случаях заболевания, о которых сообщали в городской магистрат. Таким образом, как ни желала дочь скорейшего возвращения отца в Иль-Джойелло, она все же советовала ему во имя сохранения здоровья наслаждаться гостеприимством римских друзей как можно дольше. Она даже предложила ему отпраздновать освобождение из палат Святой Инквизиции новым паломничеством в Каза-Санта в Лорето - это могло еще немного оттянуть приезд в пораженную заразой Тоскану.
Стены Сан-Маттео по-прежнему удерживали чуму на расстоянии. Внутри обители сестер преследовали иные болезни; были у них также и проблемы, не имеющие отношения к состоянию здоровья. Так, например, каждая монахиня должна была по очереди в течение года оплачивать продукты, поступающие в монастырь из внешнего мира. И теперь наступил черед сестры Арканжелы. Монахини ели крайне мало, так что стоимость годового пропитания для тридцати женщин едва достигала сотни скуди, однако для многих раздобыть даже эту сумму оказывалось чрезвычайно затруднительно. Чего только ни придумывали сестры, и, между прочим, в прежние времена некоторые инокини просили Марию Челесте обратиться за срочной финансовой помощью к Галилею. Теперь же его собственная дочь оказалась в трудном положении. Однако точно так же, как раньше сестра Арканжела перекладывала свои обязанности, связанные с физической работой, на чужие плечи, ссылаясь на постоянные приступы болезней и общую слабость, так и теперь она постаралась уклониться от финансового бремени.
В апреле сестра Мария Челесте вынуждена была писать отцу: «Мне приходится снова обращаться к Вам, взывая к Вашей доброте, но не для себя, а для сестры Арканжелы, которая, милостью Божьей, через три недели, то есть в конце этого месяца, должна наконец оставить должность поставщицы, при исполнении которой она потратила сто скуди и сделала долги; она обязана вернуть 25 скуди, передавая должность сию новой поставщице, но у нее нет таких денег. Поэтому я умоляю Вас, господин отец, дать разрешение помочь ей из Ваших денег, которые находятся у меня, дабы сей корабль смог благополучно вернуться в порт, хотя, по правде говоря, без Вашей помощи он не совершил бы и половины пути».
Однако даже после того, как Галилей дал позволение воспользоваться его деньгами для покрытия долга, сестра Мария Челесте вынуждена была вновь обратиться к нему: «За сестру Арканжелу я на сегодняшний день выплатила почти 40 скуди, часть этой суммы я заняла у сестры Луизы, а часть взяла из Ваших средств, так что теперь там осталось 16 скуди на весь май. Сестра Оретта потратила 50 скуди; теперь все мы в большой нужде, и я не знаю, что предпринять, и если Господь хранит Вашу жизнь, позволяя оказывать нам поддержку, я воспользуюсь сим преимуществом и снова обращусь к Вам, господин отец, с мольбой, чтобы Вы во имя любви к Господу избавили меня от тревоги, которая мучает меня, дав мне в долг доступную Вам сумму до следующего года, а за это время мы компенсируем наши потери, собирая то, что нам должны выплатить, и тогда я смогу все Вам вернуть».