Дочь генерального секретаря
Шрифт:
– Гавана. Бери-бери.
Александр отвинтил, в ладонь выпала черная сигара.
– Дай я тебе...
Гильотинкой на цепочке мулат обрезал ему кончик, потом себе. Прибор он заложил в прорезь у пояса.
Спички у Александра были свои.
– Кастро и Сартр!
– Инеc расхохоталась.
– С такими же сигарами на фотографии...
Они молчали.
Она перестала смеяться.
– Кофе кончился. Я спущусь?
Хлопнула дверь.
Они пускали друг на друга дым.
– Тянется хорошо?
– Нормально, - ответил Александр, чувствуя, что легкие спекаются, как кокс.
Мулат
– Как говорят ее французы, сэ ля ви. Извини, что я пришел. Наверное, не надо было.
– Ничего.
– Я к ней серьезно относился. Че? Я готов был даже жить с ней в мелкобуржуазной Франции. Жениться собирался... Скажи мне, ты серьезно к ней относишься? Потому что она к тебе серьезно.
– Откуда ты знаешь?
– Че, она мне сама сказала. Какие у тебя планы?
– Планы...
– Александр откашлялся.
– Через два месяца у нее виза кончается.
– А у тебя когда? Он фыркнул.
– У меня бессрочная.
В глазах мулата возник интерес.
– Чем это ты заслужил? Какой имеешь паспорт?
– Советский.
Толстые губы приоткрылись. Он отогнал дым.
– Разве ты не скандинав?
– Она не сказала?
– Ничего она мне не сказала...
– Русский я.
– Советский паспорт?
– А какой же.
– Тогда не понимаю... Че? Ничего не понимаю! У меня, например, шведский.
– Прикусив сигару белыми зубами, он вынул, пролистал страницы, заштампованные визами.
– Видишь, написано? Открыт весь мир. Три-четыре страны меня не очень любят, но в Европе мы с ней могли бы жить в любой. Ты можешь дать женщине страну по выбору?
Александр молчал.
– Потому что здесь она не сможет. Нет, че... Твоя квартира?
– Снимаю.
– Но сам москвич? Прописка постоянная?
– На срок учебы.
– Аллеc клар.
– Под тяжестью сигары пепельница упала на бок.
– Через два месяца я уезжаю в Германию. До этого она знает, где меня найти. Скажи ей, когда будет уходить, что Анхель ждет. Потому что она уйдет. Ты это понимаешь?
Он кивнул.
– Ты тут, Алехандро, не при чем. Просто страна такая у тебя. Я вот из Латинской Америки. Там у нас жизнь. Ты понимаешь? Даже при кровавых хунтах. Здесь все правильно, все хорошо. Социализм. Но жизни нет. Ты понимаешь?
Оса возникла в проеме окна. Подержалась и отлетела.
– Че, как мужчина с мужчиной? Рублей девать мне некуда...
– Нет.
Мулат подержал руку в пиджаке и вынул.
– Смотри. Ее надо кормить.
– Как-нибудь.
– Тогда держись. Салют.
– Салют...
Выходя, мулат пригнулся.
Александр выбросил окурки и, взявшись за раму, смотрел вниз.
– Дым, будто здесь стрелялись...
– Где ты была?
– Поднялась выше этажом.
– Зачем?
– На всякий случай. Никто никого не убил?
Ее бывший вышел на солнце - весь в белом. Аборигены расступились, и "мерседес" сверкнул на повороте.
– Я так и думала. Цивилизованные люди.
– Смотря кто...
И Александр сунул голову под кран.
Она открыла чемоданы и взялась за ручку шкафа.
– Можно?
– Скелетов вроде не держу.
Внутри было пусто. Если не считать
– А это?
Кружева были заношены и местами оборваны. Предыдущая любовь купила ее на толкучке в Литве.
– Утехи фетишиста.
– Я выброшу?
– Выброси.
Лязгнуло мусорное ведро. Вернувшись, Инеc вынула из чемодана пакет, распечатала и стала натягивать хирургические перчатки.
– Что ты собираешься делать?
– Уйди куда-нибудь.
– Куда я уйду?
– Тогда вынеси бутылки.
Он вынес и вернулся на закате - с библиотечным самоучителем французского языка.
Стянув перчатки, Инеc бросила их в ведро.
– Разве не лучше?
Линолеум сиял. На обоях в пустом квадрате остался гвоздик.
– А деревяшка?
– Убрала в сервант.
Он повесил обратно лакированную дощечку с выжженной паяльником березкой.
– Уродство же?
– А пусть висит.
Количество западных вещей его поразило. Дочь миллионера, что ли? Скрестив босые ноги на полированном столике, он наблюдал, как все это заполняет убогий встроенный шкаф.
Однажды в Минске на Круглой площади, где обелиск Победы, разгрузился автобус, полный иностранцев. Издалека Александр наблюдал, как сверстники клянчили у них жевательную резинку. Когда автобус уехал, а попрошайки убежали в парк, он подобрал на месте преступления облатку Made in U.S.A. Он наклеил ее в свой альбом спичечных этикеток - как называлось это извращение? Филуменистикой? Любуясь американской бумажкой, он не мог не думать в то же время о романе "Молодая гвардия". Где есть образ инженера, который стал работать на немецко-фашистских оккупантов. Учительница просила обратить внимание на то, как тонко Фадеев исследует психологию предательства, которое началось задолго до войны - низкопоклонством перед западными мелочами.
Чемоданы опустели. На боках следы содранных отельных наклеек. На ручках болтались бирки Air France - каким-то образом удержавшиеся в ее московских переездах. Инеc их стала обрывать - не поддаваясь, бирки растягивали свои синие резинки.
– Оставь их.
– Почему?
Он и сам не знал, но срыванию авиабирок все в нем воспротивилось. Без них эти легкие на подъем чемоданы приняли бы слишком оседлый вид.
По ту сторону горизонта, видимого из спальни, оказался соснячок столь же душный и вдобавок набитый консервной ржавью.
За щитом с надписью "Зона отдыха" открылось пространство, где загорал весь Спутник.
Из лабиринта тел они выбрались под елочки и в четыре руки расстелили купальную простыню, которая, будучи парижской и лиловой, вступила в вопиющее противоречие с контекстом. Антисанитарного вида водоем внизу был набит людьми, которые стояли плечом к плечу. Вокруг - сплошное лежбище. Со вздохом Александр стал обнажаться. Травмированный в детстве праздничными демонстрациями трудящихся, боялся он толпы. Любой - включая отдыха-ющей. Но это был ход в борьбе за выживание, их вылазка на природу. Есть в это воскресенье было нечего. Она предложила компенсировать витаминами "Е". Которые бесплатно поставляет солнце. Он никогда не слышал о таких, он засмеялся. "Е" как е..?