Дочь генерального секретаря
Шрифт:
Нечем стало кончать.
– Так нельзя, - сказала она.
– Надо сделать перерыв. Локти он стер до сукровицы. Потом до крови...
Вид был все тот же. Труба теплоцентрали, провалы окон в белесых коробках напротив, совхоз-ное поле с божьей коровкой того, что осталось от часовни - перед этим образом он чувствовал себя, как в фантастическом романе. Возвращение со звезд.
Уже совсем светлое, небо вдруг стало темнеть. Вспыхнул зигзаг молнии бесшумно. В гостиную вошли босые шаги. Завернутая в простыню, она наклонилась
– Хочешь, выброшусь?
Обнажив ее, он взмахнул простыней над запыленным линолеумом. Гром сотряс этот карточный домик. Волна ливня отхлынула, оставив их на хлюпающей простыне. Пятки ее заскользили у него по спине. Это было, как любоваться резаной раной. Поддерживая ее тяжесть ладонями, он поднялся. Она уцепилась за шею. Нахлесты дождя заливали обоих, огибая проникающий поцелуй. Под языком все рвалось и сводило, когда она вскрикнула, кончив ему в рот. Соскользнув, она сжала коленями его ребра. Чтобы войти, на мгновенье он снял правую руку с ее ягодицы. Она обняла его и запрокинулась. Ливень мял ее груди и струился с волос - бесконечный.
И еще было утро. Застегнувшись с усилием, он приоткрыл - с топором за спиной. Уполномоченный по дому наводил всеобщий ужас рассказами о сыне шофере в Кремлевском гараже. Но для Александра он был гарантом существования.
– Обратно бумага на тебя пришла.
Просунутого в щель рубля уполномоченный не взял.
– Не менее, чем на три шестьдесят две. Все жильцы подписали...
В спальне он объяснил:
– Местный налог. У меня не хватает. Одолев сложность парижского портмоне, он вернулся с листочком из тетради в клеточку. Только глаза от Инеc и остались.
– С милицией требуют выселить. Это серьезно?
Он выдернул, разорвал.
В мусорном ведре под раковиной сдохла мышь. Бедняга не нашла ни крошки.
Она вышла на звон собираемой стеклотары.
– У меня же деньги есть!
Выйдя на солнце, он покачнулся.
В магазине были яйца.
– Пять, - показал он.
– Штук?
– Десятков...
Хохот тряс груди. Опираясь на швабру, беззубо смеялась уборщица.
– Паэйя, - объявила она.
– Омлет по-испански...
Он подложил ей подушку. Кофе, сигареты. Глаза засияли снова.
– Можно я поживу здесь?
В буквальном смысле спать в паре он терпеть не мог. Сны в одиночестве были ярче.
Она засмеялась.
– Надолго я не задержусь.
Она приняла душ, оставив обмылок ему на бритье. Окровавившись, он держал скулу под водой.
– Привезу тебе новые лезвия.
За спиной у них бабка не удержалась: "Срам, говорят, творят такой, что прости Господи". Другая плюнула.
Прохожие останавливались и смотрели вслед.
В Москве они вышли из автобуса и спустились в метро. Пассажиры напротив уставились, как по команде.
Инеc поехала дальше, он вышел на станции "Университет" -
На почте Александру выбросили письмо от бабушки.
"Твоя мать пишет, что завел любовницу, нанял квартиру. Не дело делаешь. Прошу как последнего из рода: опомнись, внучек, и возьмись за ум. Выключат из студентов, что будешь белать?" Даже вложенный червонец не обрадовал, хотя по пути в зону он сообразил, что бабушка в виду имеет предшественницу: до Питера слухи дошли только сейчас.
В кабину вошла сокурсница, брошенная чилийцем. В свое время она так и не добилась от Александра (который не мог тогда с холодным сердцем) ответной оральной услуги. "Смотри, ее отец тебя уничтожит".
– "Чей отец?" "Но ты же, говорят, отбил у Иванова его прекрасную полячку?"
При виде Александра Иванов вскочил.
– Где она?
Он сбрил усы, и лица на нем не было.
– Кто?
– Ты не темни. Она жива, по крайней мере?
– Вполне.
– Еще смеется. Надеюсь, ты ее не изнасиловал?
– По обоюдному согласию.
– Ну, друг...
– А что?
– Паника, что. Иностранка пропала. С факультета ходили по комнатам, спрашивали. Вот отчислят, узнаешь, как играть с огнем.
Александр сел.
– Но ты же с Полой - и ничего.
Иванов убрал глаза.
– С пальцем не сравнивай. Пола - соц. И она уже в прошлом.
– То есть?
– Штатника себе нашла. Зубы вставные, но USA. А я, м...к, остался без усов.
– Вырастут. И впереди еще сто стран.
– Если даже Польша такая развитая, то я просто, друг, не знаю. Не вернуться ли в свои пределы? Кстати, и тебе советую.
Александр улыбнулся.
– Я понимаю, у самого итальянка была...
– Иванов вздохнул. Апостериори, я на твоем бы месте знаешь, что сделал бы сейчас? Трахнул кого-нибудь из наших. Для равновесия.
– Было б чем.
– Смотри. Главное, во всяком случае, чтоб без любви. А то она ф-фью, ладонью он изобразил взлет самолета.
– А ты останешься. Но не таким, как прежде. На краю.
В соответствии со своими установками Александр ответил, что ищет в этой жизни именно и только этого:
– Я всегда на краю.
– Когда-нибудь сорваться можно... Между прочим. Дружок твой экзистенциальный - помнишь, первый курс? Альберт Латузко?
– Ну?
– Приказом по факультету восстановлен. Только теперь с ним дела лучше не иметь.
– Почему?
– Говорят, видели его - держись за стену... В погонах голубых. Метаморфозы, да?
По пути вниз в кабину вскочил знакомый араб. Несмотря на свой дефект висюльку на веке, он пользовался здесь успехом. "Надо было парижанку мне искать в Москве, а не в Париже. Поздравляю".
– "О чем ты?"