Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия

Аврутин Евгений Александрович

* * *

Наблюдая Рождествено при свете дня, Джейн поняла, что усадьба все же существенно отличается от Освалдби-Холла. Главным отличием было и множество хозяйственных пристроек, и множество людей, занятых в них. Лев Иванович не раз говорил Джейн: в усадьбе столько скотников, птичников, конюхов потому, что такова традиция. Джейн не спорила, но думала: если бы в Освалдби-Холле можно было не платить слугам жалованье, их было бы не меньше. Особый человек зажигал бы свечи, особый садовник следил за оранжереей, другой бы только за розарием и т. д.

Она как-то

поделилась наблюдением с Сашей. Тот засмеялся:

– Ты не была в других усадьбах. У нас ещё дворни немного, каждый при своём деле.

Надо заметить, поначалу Джейн стеснялась. Она помнила: окружающие её слуги-без-жалованья являются dvorovimi, а значит – рабами. Но дворовые Рождествено, от Марфуши до маленькой птичницы Машки – ровесницы Джейн, – невольниками себя не ощущали.

Неполные две недели, проведённые Джейн на камбузе «Саут Пасифика», подарили ей новый взгляд на отношения слуг и тех, кому они прислуживают. Джейн не просто видела, она ощущала, как слуги обманывают господ. Когда подавали на стол, она могла догадаться по нарочито честным глазам лакея, что он по пути с кухни в столовую слопал артишок с блюда или отхлебнул варенье из вазы.

Однажды она даже заступилась за кухонного мальчишку, которого обижал парень постарше. Джейн задержалась в столовой и увидела, как мальчишка собирает оставшиеся приборы, а его мучитель смеётся и угощает его тычками. Никому до этой доброй шутки дела не было, но Джейн вспомнила беды юнги Джонни, приблизилась к парню-лакею и сама удивилась произнесённым словам:

– Budesh tak delat – pasti sviney!

Лакей удивился такой угрозе, нечастой для Рождествено, но все же развлечение своё прекратил. А Джейн подумала: «Если бы мне год назад сказали, что я буду грозить рабу наказанием, то сама смеялась бы над этим громче всех!»

Сегодня с утра Саша занимался в кабинете с дядей – Лев Иванович верил, что уж к осени война завершится наверняка и племянник отправится доучиваться в Петербург. Так как в программе домашнего урока была геометрия, а не английский, Джейн гуляла по усадьбе одна. Учёба не могла затянуться: к обеду обещались быть гости. Чтобы избежать лишних вопросов о девице, появившейся в усадьбе, Джейн к гостям старалась не выходить.

Погуляла по конюшне, поболтала с Карри, обещала непременно завтра прокатиться. Потом вместе с Машкой заглянула в хлев и птичник, постаралась в очередной раз запомнить, как хрюкают свиньи и мычат коровы.

Скотники смотрели с недоумением, но Джейн так улыбалась и смеялась, что и они не смогли удержаться от смеха.

– Барышня балуется, а ты-то чего? – слегка цыкнула появившаяся Марфуша на свою внучку. – Евгения Францевна, вас барин к себе в кабинет позвать попросили.

Джейн направилась в главный корпус. Нехорошее, грузное, чугунное предчувствие заслонило все «ква-ква» и «кукареку». Голос Марфуши великолепно передавал настроение барина. Обычно она была весёлой, но сегодня произошло что-то очень плохое.

Лев Иванович в кабинете был один. Он ходил короткими шагами и смотрел в пол.

– Четверть часа назад, – сказал он по-английски, – от соседа, побывавшего в уезде, я узнал новость из Петербурга. Умер Государь. Умолк рёв Норда сиповатый [61] , –

быстро и тихо добавил он на русском.

Они молчали несколько секунд. Лев Иванович продолжал шептать – Джейн знала: это стихи, а не молитвы. В голове Джейн мгновенно родились несколько испуганных вопросов, вперемешку с надеждами. Но задавать их подданному другого государства, только что потерявшему монарха, было неудобно, и она лишь спросила:

61

Первые строчки стихотворения Державина на смерть императора Павла.

– А как же?..

– Если вы хотите узнать «а как же война?», то ответ на это уже есть, – вздохнул Лев Иванович. – Новый Государь – Александр, – судя по первым известиям, собирается воевать и дальше, не до победы, какая победа, до почётного мира. Союзники же собираются воевать до взятия Севастополя, а значит, мир будет нескоро.

Лев Иванович сделал паузу, как и положено, когда надо сказать что-то очень неприятное, а не хочется.

– С нашим прожектом, к сожалению, неопределённости ещё больше, чем с миром между участниками войны. Государь приедет в Москву на коронацию, но когда – неведомо. И в Петербург передавать донесение о вашем путешествии нет смысла – не прочтут, не час для красивых сентиментальностей. Будем думать, как быть.

Последние слова Лев Иванович произнёс машинально. Чувствовалось: сейчас он размышляет о последствиях смерти Николая Павловича для России, хотя постоянно принуждает себя не забыть и Джейн.

– Я верю: вы придумаете что-нибудь, – Джейн сделала книксен и вышла из кабинета.

Отчаяние чем-то напоминало быка, рвущегося с чугунной цепи. Громадный зверь мечется, и с каждым рывком дрожат, разгибаются, размыкаются тяжёлые кольца. Столб, к которому он привязан, дрожит, готовясь разломиться или вылезти из земли – неважно. Главное, скоро зверь будет на воле, и тогда…

Для Джейн чугунной цепью были её недавние сны-фантазии, в которых она неслась в Крым на сказочной царской тройке. Такие добрые сны в чем-то стали явью. «Но я должна поехать в Крым», – шептала Джейн, едва ли не видя, как сон размывается и распадается, как только в голове опять звучат слова Льва Ивановича.

Столбом, на котором крепилась эта ненадёжная цепь, была вся затея Сашиного дяди, такая продуманная и логичная. «Он же все правильно продумал. Может, из Петербурга пришла ложная новость?» – Джейн придерживала столб из последних сил.

Ещё один рывок, и сил уже не хватило. Джейн не успела дойти до своей комнаты. Она подошла к окну проходной гостиной, встала у подоконника и разревелась. Пожалуй, ей хватило сил не реветь во весь голос, да и то она не была уверена.

Отчаяние топтало её своими копытами, и каждый удар был больнее предыдущего. «Что я наделала? Зачем я поверила? Почему я решила, что могу лежать в постели, а папу спасёт почти незнакомый мне Лев Иванович и совсем незнакомый русский царь? Ведь я могла убежать из постели, когда пришла в себя… Ведь я могла высохнуть в усадьбе Катерины Михайловны и уехать от неё… Ведь я могла убежать с Федькой и не попасть в Рождествено… А я, вместо этого, предала папу!»