Дочь Клеопатры
Шрифт:
Есть тысяча других способов отомстить. Красть у хозяина — тоже не выход; впрочем, воровство воровству рознь, ведь у вас отняли ваши жизни. Так зачем гнуть спины, исполняя любой хозяйский каприз? Тот, кто трудится в поле, пусть не спешит с урожаем. Если ваш господин — заимодавец, будьте небрежны в записях. Никто не накажет вас за пропавшее даром время или за неисправность тростникового пера. Может быть, вас пугает гнев поработителей? Помните: смерть настигает и невиновных. Завтра казнят две сотни рабов, чьи руки чисты от крови. Женщин, детей, младенцев, которые
Далее следовал поименный список рабов, которым предстояло расстаться с жизнью на рассвете.
— Ужасно, — прошептала я.
— Как он узнал имена? — удивился Александр.
— Закончили? — осведомился Юба. — Или начнем обсуждать это прямо на Форуме?
Учитель Веррий даже не встал из-за стола, чтобы поприветствовать нас.
— Слышали о Красном Орле? — с порога спросила Юлия.
— Да! — отрезал учитель с видом человека, не спавшего целую ночь. — Так вот в чем причина вашего опоздания?
— Мы должны были прочитать! — заспорил Марцелл.
Учитель Веррий поднял руку.
— Не желаю знать. Садитесь, начнем занятия.
Тиберий замешкался у стола.
— А разве сегодня не будет состязаний?
Учитель покачал головой.
— Не будет.
Тем вечером Октавиан был тоже не в духе.
— Да что такое на всех накатило? — не понимала Юлия.
Триклиний звенел от мелодий, которые наигрывала арфистка, и все же Марцелл ответил вполголоса:
— А ты как думала? Завтра казнят две сотни рабов.
Девушка вскрыла устрицу и обмакнула ее в гарум [30] .
— А при чем здесь отец?
Чтобы отвлечься от мрачных дум, Цезарь созвал на ужин лучших поэтов: Ливий и Меценат, Гораций и Вергилий полулежали за соседними столиками. Однако даже их шутки не вызвали у него смеха. Я заметила, как, потянувшись к стеклянной чаше, Терентилла коснулась его руки, но и тогда Цезарь не улыбнулся.
— Он думал, что распял Красного Орла, и вот мятежник вернулся, — догадался Марцелл. — Теперь дядю беспокоит завтрашний день.
30
Знаменитый в Древнем Риме соус из забродивших рыбьих кишок и крови.
— Не представляю, как можно вызволить осужденных, — рассудительно произнес мой брат. — Они находятся в Карцере и закованы в кандалы.
— А утром более сотни стражников отведут их к Эсквилинским воротам, на место казни, — прибавила Юлия. — Нет никакой надежды.
Марцелл не разделял их уверенности.
— Прежде Красному Орлу многое удавалось.
— Без личной армии он в этот раз ничего не добьется, — возразил Александр.
Из-за соседнего столика поднялась Ливия.
— Послушаем первую из поэм вечера? — предложила она. — Гораций, поведай нам что-нибудь триумфальное.
Лысеющий человек встал с кушетки, чтобы пройти в середину чертога.
— Триумфальное? — проговорил он в задумчивости. — У Цезаря было
— Битва при Акции, — подсказала супруга Октавиана. — Или смерть Клеопатры.
— Значит, ода царице Египта, — улыбнулся Гораций.
Марцелл посмотрел на нас с Александром.
— Уходим, — немедленно бросила я, но Юлия тут же взяла меня за руку.
— Ливия хочет, чтобы отец на тебя рассердился. Будь осторожнее, — шепнула она.
— Он и так не в настроении, — предупредил Марцелл. — Останься и попытайся не слушать.
Но разве могла я не обращать внимания на ту ложь, которой поэт расцветил свое сочинение?
Когда он умолк, мы с братом переглянулись. Если в начале автор назвал маму «опьяненной царицей», то три последних куплета превозносили ее как воина, достойно принявшего смерть. Когда Гораций почтительно поклонился в нашу сторону, Октавиан поднялся и громко захлопал в ладоши.
— Великолепно, — сказал он и обернулся к жене. — Что ты думаешь?
Ливия кисло улыбнулась.
— Очень многообещающее начало. А вот концовка — так себе.
Цезарь посмотрел на Терентиллу.
— Воодушевляет, — произнесла та.
Повернувшись к брату, я прошептала:
— С меня довольно.
— Ты не можешь уйти одна!
— Галлия сейчас в атрии. Она меня и проводит, раз ты не желаешь.
Александр не спешил с ответом.
— Хватит с нас этих поэм о Египте, — сказала я.
— Октавиан сочтет наш уход знаком неуважения…
— Тогда оставайся.
Я поднялась, не закончив ужина, и отправилась в атрий поискать провожатую среди расположившихся там рабов.
Какой-то мальчик встал со скамейки.
— Госпожа кого-нибудь ищет?
— Галлию.
— Ее нет, — ответил он тихо.
— Где же она?
— С одним человеком, — смутился юный раб.
— Это учитель Веррий?
Он уставился на свои сандалии. Пришлось заверить его, что я — друг. Мальчик ужасно смутился.
— Да. Они возвращаются прежде, чем госпожа Октавия соберется домой.
Я поблагодарила.
— Госпожа никому не расскажет?
— Разумеется.
Короткий путь до виллы Октавии я проделала в одиночку. Прошла к себе в комнату и, достав альбом, пересмотрела рисунки. В особенности сиротский приют. Это непритязательное здание с плиточным полом и простенькими мозаиками было мне дороже, нежели мавзолей Октавиана или святилище Аполлона. Денег, которые выиграл Александр, не хватило бы даже на плитку для одного этажа, не говоря уже об остальных затратах, но я мечтательно обводила пальцем балконы, откуда сироты смогут осматривать город. Завтра казнят рабов; наверное, меж ними найдется немало подкидышей. А ведь среди нежеланных есть и дочери богатых патрициев, пожалевших денарии на приданое, и сыновья лавочников, отказавшихся от лишнего рта в доме. Не хотелось думать о том, как сложилась бы наша с братом судьба, вздумай Октавиан привезти нас в Рим как рабов. Поэтому, когда Галлия вместе с прочими возвратилась на виллу, я ни словечком не обмолвилась о ее исчезновении с учителем Веррием.