Дочь маркиза
Шрифт:
— О нет, — воскликнули каторжники, — уж лучше вечное страдание, чем вечное небытие!
— Господи! Господи! — восклицала я. — Они взывают к тебе из бездны, выслушай их, Господи!
Некоторое время мы ехали молча. Но вдруг по толпе пробежала сильная дрожь, она охватила и осужденных; объезжая заставу Сент-Оноре, повозки подались назад и смертники не могли видеть орудия казни, но они угадали, что подъехали к нему.
Я, напротив, испытывала чувство радости: я встала на цыпочки и увидела гильотину, поднимавшую у всех
— Мы приехали? — мрачно спросил один из каторжников.
— Мы приедем через пять минут. Другой несчастный размышлял вслух:
— Нас гильотинируют последними, потому что мы в последней повозке. Нас тридцать человек, по минуте на каждого — значит, нам осталось жить еще полчаса.
Толпа продолжала роптать на них и жалеть меня; она стала такой густой, что жандармы, которые шли перед повозками, не могли расчистить им дорогу. Пришлось генералу Анрио отлучиться с площади Революции, где он командовал казнью, и с саблей наголо в сопровождении пяти или шести жандармов, проклиная все и вся, прокладывать нам путь в толпе.
Он так сильно пришпорил коня, что, давя женщин и детей, проехал вдоль всей вереницы повозок.
Он увидел, как каторжники стоят вокруг меня на коленях.
— Почему ты не стоишь на коленях, как другие? — спросил он меня. Каторжник, который велел мне молиться за них, услышал его вопрос и встал:
— Потому что мы виновны, а она невинна, потому что мы слабые, а она сильная, потому что мы плачем, а она нас утешает.
— Ладно! — крикнул Анрио. — Еще одна героиня вроде Шарлотты Корде или г-жи Ролан; я уж думал, мы наконец избавились от всех этих бой-баб.
Потом обернулся к возчикам:
— Ну, путь свободен, вперед! И повозки поехали дальше.
Через пять минут первая повозка остановилась у подножия эшафота.
Другие остановились тоже, так как ехали прямо за ней.
Человек в карманьоле и в красном колпаке стоял у подножия эшафота между лестницей на гильотину и повозками, которые одна за другой доставляли свой груз.
Он громко называл номер и имя осужденного.
Осужденный выходил сам, или его выводили, поднимался на помост, фигура его мелькала там, потом исчезала. Раздавался глухой стук — и все кончено.
Человек в карманьоле вызывал следующий номер.
Каторжник, который рассчитал, что до него дойдет очередь через полчаса, считал эти глухие удары, каждый раз вздрагивая и испуская стон.
После шести ударов наступил перерыв.
Он вздохнул и замотал головой, чтобы стряхнуть капли пота, которые не мог вытереть.
— С первой повозкой покончено, — пробормотал он. И правда, место первой повозки заняла вторая, место второй — третья, и так далее; мы тоже подъехали к эшафоту поближе.
Удары раздались снова; несчастный продолжал считать, с каждым ударом все сильнее дрожа и бледнея.
После шестого
Удары возобновились, но стали слышнее, потому что мы подъехали ближе. Каторжник продолжал считать; но на номере 18 язык у него прилип к гортани, он осел, и из уст его вырвалось только хрипенье.
Мерные удары пугали своей неотвратимостью. Сейчас Казнили осужденных из предпоследней телеги, следующими были мы.
Каторжник, который велел мне молиться, поднял голову.
— Сейчас наш черед, святое дитя, благослови меня!
— Не могу, у меня руки связаны, — отвечала я.
— Повернись ко мне спиной, — сказал он.
Я повернулась к нему спиной, и он зубами развязал веревку.
Я положила руки ему на голову:
— Да смилуется над вами Господь, — сказала я ему, — и если позволено бедному созданию, которое само нуждается в благословении, благословлять других, — благословляю вас!
— И меня! И меня! — раздались еще два или три голоса. Остальные каторжники с трудом встали.
— И вас тоже, — сказала я. — Крепитесь, умрите как подобает мужчинам и христианам!
В ответ они выпрямились, а наша повозка поскольку предыдущая была уже пуста, повернулась кругом и встала на ее место.
Началась скорбная перекличка.
Мои спутники, которых выкликали одного за другим, выходили из повозки. Тот, кто считал удары, был двадцать девятым; он был без чувств, и его пришлось нести.
Тридцатый встал сам, не дожидаясь, пока его вызовут.
— Молитесь за меня, — сказал он и, когда его назвали, спокойно и решительно шагнул вперед.
Мои слова вернули отчаявшемуся спокойствие. Прежде чем положить голову на плаху, он бросил на меня последний взгляд. Я указала ему на небо. Когда его голова упала, я вышла из телеги. Человек в карманьоле преградил мне путь.
— Куда ты идешь? — спросил он удивленно.
— На смерть, — ответила я.
— Как тебя зовут?
— Ева де Шазле.
— Тебя нет в моем списке, — сказал он. Я уговаривала его пропустить меня.
— Гражданин палач, — закричал человек в карманьоле, — тут девушка, ее нет в моем списке, и у нее нет номера, что с ней делать?
Палач подошел к перилам, посмотрел на меня и сказал:
— Отвезите ее обратно в тюрьму, отложим до следующего раза.
— Зачем откладывать, раз она уже здесь? — закричал Анрио. — Давай покончим с ней сейчас, я тороплюсь, меня ждут к обеду.
— Прошу прощения, гражданин Анрио, — сказал палач с почтением, но твердо, — на днях, когда казнили бедняжку Николь, меня осыпали проклятиями и угрозами, хотя у нее был номер в списке; позавчера, когда казнили полуживого от страха Ослена, которого вполне можно было не трогать и дать ему умереть спокойно, в меня кидали камнями, хотя у него был номер и он был в списке. А сегодня появляется эта женщина: у нее нет номера и ее нет в списке! Да меня разорвут на куски! Благодарю покорно! Поначалу еще куда ни шло, но теперь все устали. Послушайте, вы слышите, как в толпе поднимается ропот?