Дочь маркиза
Шрифт:
Затем он кликнул жену:
— Госпожа Ферне!
Госпожа Ферне поспешила на зов.
— Позвольте рекомендовать вам гражданку Еву. Заключена в тюрьму за крамольные выкрики. Отведите ей хорошую камеру и дайте все, что она попросит.
— Даже бумагу, чернила и перья? — спросила я.
— Даже бумагу, чернила и перья. Когда заключенные к нам поступают, они все просят письменные принадлежности.
— Ну что ж, — заметила я, — я вижу, что скучать мне не придется.
— Боюсь, что вы правы, — согласился тюремщик, — однако, я предпочел бы, чтобы вы пробыли здесь подольше.
— Даже
— Так долго, как будет угодно Господу.
Мягкость тюремщика, учтивость его жены, слово «Господь», звучавшее под сводами тюрьмы, — все это не переставало меня удивлять.
Через тюрьмы прошло столько аристократов, что грубые тюремщики успели несколько пообтесаться от общения с ними.
Впрочем, я не знала — мне это стало известно позже, — что семейство Ферне пользовалось у заключенных доброй славой, все говорили, что они люди добрые.
Милейшая г-жа Ферне подмела мою каморку, постелила свежие простыни на мою кровать и обещала в тот же вечер принести мне чернила, перья и бумагу. Она спросила, за что меня посадили в тюрьму.
— Но ведь вы это знаете из записи в тюремной книге. Я произносила крамольные речи против короля Робеспьера.
— Тише, дитя мое, — сказала она, — молчите. У нас здесь куча людей, которые шпионят за всеми. Они придут и к вам, будут признаваться вам в вымышленных преступлениях, чтобы вытянуть из вас сведения о преступлениях подлинных. Среди них есть и женщины, и мужчины. Остерегайтесь; мы не можем избавиться от этих негодяев, но мы люди честные и стараемся предупреждать заключенных.
— О, тут мне бояться нечего.
— Ах, бедное дитя, невинные тоже должны дрожать от страха.
— Но я виновата, я кричала: «Долой Робеспьера! Долой чудовище!» Я проклинала его.
— Зачем вы сделали это?
— Чтобы умереть.
— Чтобы умереть? — переспросила добрая женщина с удивлением.
И взяв лампу, она подошла и впервые посмотрела мне прямо в лицо:
— Умереть? Вы? Да сколько же вам лет9
— Недавно исполнилось семнадцать.
— Вы хорошенькая. Я пожала плечами.
— Судя по платью, вы богаты.
— Я была богата.
— И вы хотите умереть?
— Да.
— Подождите же, не торопитесь, — сказала она, понижая голос, — так не может долго продолжаться.
— Какая мне разница, долго это будет продолжаться или скоро кончится.
— Я понимаю, — сказала тетушка Ферне, ставя лампу на стол и продолжая прибирать комнатку. — Бедная девушка, они гильотинировали ее возлюбленного, и она решила умереть.
Я ничего не ответила. Она продолжала свою уборку.
Закончив прибирать, она спросила, что я хотела бы на ужин.
Я попросила чашку молока.
Она тут же принесла чашку молока, бумагу, чернила и перо.
— Вы знаете, кого только что привезли? — спросила она.
— Нет.
— Сантера, дитя мое, знаменитого Сантера, короля Сент-Антуанского предместья. Уж кого-кого, а его народ так любит, что не будет молча смотреть, как ему отрубают голову. Хотите на него посмотреть?
— Я с ним знакома.
— Да неужели?
— Я не только опиралась на его руку, когда меня схватили, но, быть может, из-за меня-то он
— Я скажу Ферне, он очень обрадуется. Здесь, по крайней мере, заключенные могут сколько угодно видеться и утешать друг друга, они не сидят в одиночках.
Она вышла. Я осталась в задумчивости, задавая себе вопрос, который мы вечно задаем себе и который вечно остается без ответа: «Что же такое судьба?»
Вот патриот; его хорошо знают как человека не только не умеренного, но, наоборот, слишком рьяного. Он принимал участие во всем, что происходило после взятия Бастилии и до сего дня. Он держал свое предместье, как льва на цепи; он оказал огромные услуги Революции. Ему, как и мне, любопытно посмотреть на эту последнюю казнь. Я встречаю его и, боясь, что меня задавят в толпе, опираюсь на его руку. Одно и то же зрелище производит на нас совершенно различное впечатление. Его оно сокрушает, а меня, наоборот, ожесточает. Он падает, я посылаю проклятия палачу. Теперь оба мы в тюрьме, вероятно, поедем в одной повозке и взойдем на один и тот же эшафот. Если бы я не встретила его, со мной произошло бы все то же самое, потому что я уже решилась. Но произошло ли бы то же самое с ним?
В это мгновение дверь моей камеры отворилась и я услышала грубоватый голос пивовара:
— Где тут эта хорошенькая гражданочка, которая хочет, чтобы я ей простил? Мне нечего ей прощать.
— Как же нечего? Ведь, наверно, вас арестовали из-за меня.
— Что это вы говорите? Просто я хлопнулся в обморок, словно женщина. А потерять сознание — это преступление. Но кто бы мог подумать, что такой слон, как я, может хлопнуться в обморок? Какая же я свинья! Но согласитесь, что когда малютка Николь своим нежным голоском спросила палача: «Господин палач, так правильно?», то у вас сжалось сердце. Вы не могли сдержаться, вы бросили проклятие ему в лицо и правильно сделали; пусть у тех, кто струсил и смолчал, все в душе перевернется. О, эти убитые женщины, они его погубят!
— Так, значит, вы меня прощаете?
— Ах, еще бы! Да вы молодец! Я восхищаюсь вами! У меня дочь — ваша ровесница, правда не такая красивая, как вы; так вот, я хотел бы, чтобы она поступила как вы, даже если бы ей было суждено умереть, как и вам, и даже если бы я должен был вести ее на эшафот и взойти на него вместе с ней!
— Я очень благодарна вам, господин Сантер. Я не могла бы умереть спокойно, зная, что вас из-за меня арестовали.
— Умереть! Но вы еще живы. Ах, когда в моем предместье узнают, что я в тюрьме, поднимется большой шум. Хотел бы я там быть, чтобы посмотреть на своих рабочих.
— Да, но давайте заранее условимся, господин Сантер: что бы ни случилось, вы ничего не будете предпринимать, чтобы меня спасти. Я хочу умереть.
— Вы — умереть?
— Да, и, если я вас попрошу о помощи, вы мне поможете умереть, не правда ли?
Сантер покачал головой.
— Скажите еще раз, что вы меня прощаете, и возвращайтесь к себе; гражданка Ферне делает мне знак, что вам пора уходить.
— Прощаю вас от всего сердца, — сказал он, — даже если наше знакомство приведет меня на эшафот. — До завтра!