Дочь моего друга
Шрифт:
А на груди засос. Не один. Хорошо, что ты, Глебчик, этого не видел. Я вспоминаю, и у меня уже стоит. Приходится руки сцепить перед собой чтобы хоть как-то прикрыться.
— Познакомься, Демид, это моя дочь, Арина. Она жила с матерью в Европе, теперь живет со мной. Арина, это Демид Ольшанский, мы с ним сто лет знаем друг друга! — Покровский распинается, а я прячу руки в карманы, сжимая их в кулаки.
Я трахнул дочку Глеба. Дочь моего друга. Сначала спас от изнасилования, потом сам трахнул.
И если Покровский прямо
***
Арина
— Аринка, вы с Демидом заочно знакомы, — папа продолжает разливаться соловьем. — Я как-то не успевал к тебе в школу заскочить, попросил Дему, он конфеты от меня передал. Ты его не помнишь?
Не успевал, потому что укатил на моря с любовницей. Конечно помню. А Демида не помню.
— Мы не виделись с Ариной, — отмирает наконец-то Ольшанский. Его лицо при этом надо видеть. Просто надо видеть... — У нее урок шел, я передал конфеты через воспитателя.
Я тогда забилась в самый дальний угол, который только нашла, и ревела часа три. Я так ждала отца, так соскучилась, а он не приехал. И дело не в конфетах, это как раз были мои любимые.
Отец никогда на мне не экономил. Регулярные денежные переводы и щедрые дорогие подарки от него являлись лучшим доказательством.
Но для меня это было неважно. Каждый раз, когда он обещал приехать, я ждала, считала дни, потом часы до его приезда. Папа приезжал, и я чувствовала себя самой счастливой на свете.
А потом он стал все больше переносить, отменять. Откупаться...
В тот раз я не съела ни одной конфеты. Я их вообще с тех пор не ем. Раздала всему пансиону, наверное. Там много было, большая упаковка. Папа знал, что мы с девочками всегда друг друга угощаем.
А теперь оказывается, что их приносил Демид... Жаль, что я не знала, теперь точно попробовала бы. Вместе с Демидом...
Взмахиваю ресницами, стреляю быстрым взглядом в Ольшанского, и меня бросает в жар. Готова поклясться, он думает о том же. И представляет то же самое. Что когда шоколад тает, его можно размазать, а потом слизывать. Медленно, медленно...
Вздрагиваю всем телом, а у Ольшанского по скулам ходят желваки. Мужчина сует руки глубже в карманы, и я ставлю на свою машинку, что они у него сжаты в кулаки.
— Вкусные были конфеты? — спрашивает, сверля уничтожающим взглядом из-под сведенных на переносице бровей.
— Очень!
Честное слово, я не специально облизнула губу. Само собой получилось. Но Демида вполне осязаемо передергивает. Он сейчас карманы кулаками проткнет.
— Да, Демид специально поехал и купил те, что я попросил. Он у нас педант, все делает как надо, — с гордостью говорит отец и смотрит на Ольшанского. — Я каждый раз хочу сказать «дядя Демид», но потом вспоминаю, что он меня моложе. И у вас не такая большая разница в возрасте.
Мы
И представлять не надо. Уже губы поджимает и шумно втягивает ноздрями воздух. Они у него расширяются как у хищника перед прыжком.
— Тогда не педант, пап. Перфекционист, — очаровательно улыбаюсь. Пропадать так с музыкой.
— А есть разница? — поворачивается всем корпусом отец.
— Конечно, — хлопаю глазками, — для перфекциониста важен результат, а педант больше сосредоточен на процессе.
Ольшанский закусывает губу и наклоняет голову. Я не слышу, но я точно знаю, что он сейчас там шепчет беззвучно.
«Вот же сучка малая».
— Еще скажи, зациклен, — вскидывается и одаривает хищной улыбкой, от которой хочется юркнуть под стол и затаиться пока он не уйдет.
Но я никуда не прячусь и даже выдавливаю убогую улыбку.
— Я вас не так хорошо знаю.
«Дядя Демид» опускаю в последний момент. Он и так готов меня удавить, зачем добавлять себе минусики в карму?
— Итак, господа, что мы будем пить? — отец потирает руки. Он рад встрече, и меня на миг охватывает раскаяние. Но почти сразу же отпускает.
— На твой вкус, — быстро отвечает Демид, не сводя с меня глаз.
— Тогда проходи в дом, вместе посмотрим мои запасы. Дочка, подключайся! Ты же у меня теперь за хозяйку.
— Проходите, господин Ольшанский, — с преувеличенной вежливостью показываю на гостиную, — чувствуйте себя как дома.
— Я сегодня побуду джентльменом, — вместе в потоком воздуха выдает на выдохе Демид и пропускает меня перед собой.
Но стоит мне переступить порог, как я оказываюсь вжатой в стену. Между ног колено, запястья вверх и зафиксированы. Сам он нависает грозной громадой.
— Ну как, успела в общагу? — звучит над ухом угрожающее. — Троллейбус не сломался?
— Нет, господин Ольшанский, все прошло хорошо, — отвечаю, усиленно хлопая ресницами в слабой надежде, что его сдует образовавшимся воздушным потоком
— Дем! Аринка! — отцовский голос раздается совсем близко, и я мгновенно оказываюсь на свободе. Демид в двух шагах от меня рассматривает на стене картину. Папа входит с бутылкой вина в руках. — О, вы уже тут. Смотри, Дема!
Он с гордостью демонстрирует бутылку. Ольшанский смотрит на этикетку и уважительно приподнимает брови.
— Уверен, Глеб? Может придержишь для более торжественного случая?
Папа отмахивается и осматривается по сторонам в поисках штопора.
— Куда уж торжественнее! Моей дочке на прошлой неделе девятнадцать исполнилось. Я, конечно, ее днюху, как сейчас молодежь выражается, прое... Просвистел, короче, не смог приехать. Но отметить это святое. Согласен?
Демид кивает, и внезапно замирает.